– Что с тобой? – метнулась к нему девушка. – Тебе плохо? Я позову Лигрена!
– Не надо.
Хотя остановивший ее голос и звучал тихо, еле слышно, но от него исходила такая сила, что Мати не осмелилась возражать. Она лишь подошла к нему поближе, осторожно коснулась локтя.
– Я могу тебе помочь? – ей так хотелось сделать хоть что-нибудь для него, хоть какую-то малость.
– Не беспокойся, малыш, – он оторвал руки от лица, которое в первый миг, когда девушка его увидела, показалось настолько отрешенным, словно было всего лишь ледяной маской. – Я просто устал.
– Ты мало спишь… – вернее было бы сказать – "Вообще не спишь". Действительно, он как будто избегал мир сновидений, так словно тот край был придуман не госпожой Айей, а этим жутким Лалем. Мати знала, каково это – не спать не одну ночь, не две, а несчетное множество ночей подряд. – Из-за этого болит голова. А когда дремлешь на ходу вообще мерещится всякое… Шамаш, тебе надо отдохнуть. Ты сам говоришь, каравану сейчас ничего не угрожает…
– Сон… Последнее время я слишком много думаю о нем… – проговорил тот, чьи глаза вновь смотрели в никуда. – Порой я даже забываю, что явь, а что сон…
– Так бывает… Отец часто повторяет: "Каждый спит ровно столько, сколько ему нужно. И если для одних это краткий миг, для других – вся ночь, а для третьих может быть и целый переход…" Шамаш взглянул на нее. И когда Мати заглянула в глаза повелителя небес, ей вдруг показалось, что Он не узнает ее.
"Великие боги! – ужас обжег ее душу нещадным холодом. – Неужели Он… Неужели Он возвращается в свой бред?" -Шамаш! – вскрикнула она, моля Его развеять все ее страхи и сомнения.
"Назови меня по имени! – была ее первая просьба-мысль. Но потом… – Нет, – она качнула головой, – нет, Ты никогда не произносил его. Если Ты сделаешь это сейчас, значит, передо мной не Ты! Но как же тогда…
– Что, девочка? – между тем спросил тот, заставив сердце караванщицы зарыдать от отчаяния.
"Малыш! Ты всегда называл меня малышом! И вообще… Почему ты не говоришь со мной на языке мыслей? Почему?" – ее глаза лихорадочно заблестели, зубы с силой сжали нижнюю губу, кусая до крови и не замечая этого, не чувствуя солоноватого привкуса, наполнившего рот.
Но Шамаш молчал. Его глаза вновь глядели за горизонт, но не как обычно – ища там что-то, а уже видя найденное. Затем он шевельнулся, повел плечами, будто сбрасывая с них плащ-невидимку.
"Прости, малыш, я… – он виновато взглянул на девушку. – Кажется, я заснул на ходу… Ты права, мне действительно нужно что-то с этим сделать… Пока моя маленькая проблема не обернулось бедой для нас всех…" "Шамаш, – она не спускала с него встревоженного взгляда полных слез и боли глаз.
– Это действительно ты? Только не подумай, что я лишилась рассудка, зрения и слуха. Просто… Ты… Ты ведь прежний? Такой, каким был всегда?" "А каким я был?" Мати не ожидала этого вопроса. Не сейчас, когда начала немного успокаиваться.
"Шамаш, ты пугаешь меня!"
"Прости…" "Это просто усталось!-Мати решила – раз бог солнца не успокаивает ее, она должна сделать это сама. – Он выглядит таким измученным! И неужели же я заставлю Его беспокоиться о всякой чепухе, которой забила себе голову! Пусть отдохнет. А я пока успокоюсь. Нет ничего плохого в том, что исполняется мечта. А я вижу в этом зло только потому, что моя мечта не исполняется. Я эгоистка – только и всего!" -Я… Я пойду к себе, – сказав это, она осторожно заглянула ему в глаза. – А ты поспи немного. Пожалуйста!
– Хорошо.
– Обещаешь?
– Да, – он кивнул, не возражая ей. Но вряд ли потому, что признавал ее правоту.
Просто… Просто у него не было сил на спор. А Мати вся ушла во внимание и не могла не заметить, не понять всего, однако ей было достаточно и этого. Пусть так.
Он исчез во чреве своей повозки. И только тогда девушка вспомнила, что обещала Сати поговорить с Шамашем о них с Евсее. В первый миг она просто растерялась:
"Как же так? Как я могла забыть? Ведь я шла ради этого!" Потом тяжело вздохнула:
"Что уж теперь… Придется отложить разговор на потом. Ведь я сама уговорила Его отдохнуть… -она вновь вздохнула, потом, сжав губы, мотнула головой, коря себя:
– Дура! Я ведь обещала! Как теперь смотреть им в глаза? Получается, что я не сдержала своего слова! Ну что теперь делать?… Может, на время куда-нибудь уйти, спрятаться, дождаться, когда Шамаш проснется, и тогда, первым делом, сказать ему о Сати с Евсеем? Да, так будет лучше всего…" Но стоило ей подумать об этом, как над ухом зазвучал голос дяди:
– Ну что, он согласен? Он проведет обряд? Когда?
Что она могла сказать? Девушка пожала плечами:
– Не знаю… Прости, я не спросила…
– Но ты же говорила с ним!
– О другом… Прости, дядя. Он выглядел таким усталым и я… Я испугалась за Него, все мои мысли закрутились вокруг…
– Ладно, не объясняй, – остановил ее караванщик, который не скрывал своей досады.
– Прости меня!
– Что сделано, то сделано, – вновь прервал ее Евсей.
– Я… Я обязательно поговорю с Ним, как только Он проснется…
– Да,- он только кивнул и умолк. В то же время весь его вид говорил: "Ничего другого я и не ожидал. Разве можно доверить серьезное дело девчонке?" -Прости! – она была готова молить караванщика, тот же только взглянул ей, бросил:
– Мне нужно идти. Сати ждет, – это был совсем не ее дядя. Кто-то другой.
– Вы… Вы можете… поговорить в повозке… Если нужно, я погуляю… Или пойду, посижу в командной…
– Не надо. Можешь возвращаться. Мы найдем место. И вообще, нам нечего таится: мы жених и невеста.
– Да, конечно…
– Ладно, пока, – и он ушел, оставив девушку растерянно и расстроено глядеть ему вслед.
Над бескрайними просторами снежной пустыни медленно распускался алый бутон вечно юного утра – того прекраснейшего мига, когда все вокруг преображалось, оживало, переходя из тени в свет, и казалось, что отворяются врата в небесные миры и стоит ступить на незримую тропу, как ветра вознесут твой дух к самому подножию трона повелителя небес. Такие мгновения стояли того, чтобы, отрешившись от забот и проблем, оглядеться вокруг – и вот уже начинаешь не жить, а грезить, полнясь дыханием мечты.
Отойдя от тропы каравана на несколько шагов, Атен остановился и, запрокинув голову, замер, любуясь небесами и землей, восхищаясь всем, что видел глаз. Он стоял, покачиваясь, хмельной, вдыхая полной грудью еще сильнее дурманивший морозный чуть сладковатый воздух, в котором было столько покоя… И вообще, сказать, что он чувствовал себя великолепно, значило, не сказать ровным счетом ничего. Так хорошо ему не было давно, может быть, даже никогда. Только теперь он начал понимать, как чудесно делать не то, что должен, а что хочется, не думая ни о чем, ни о чем не беспокоясь…
