за это цепляешься, потому что перед носом подвешена морковка – место в анклаве, которое ждет того, кто верно прослужит лет тридцать. В некоторых новых анклавах срок сокращен до двадцати. Нью-Йорк, вероятно, требует сорока. Большинство выдыхаются на половине дистанции, получают единовременную выплату и перебираются в какое-нибудь тихое местечко, где злыдней мало. Как правило, несколько волшебников селятся вместе в глуши, сообща устраивают скромный магический круг и охраняют друг друга. Другие – назовем их реалистами – даже не пытаются схватить морковку: они просто работают в обмен на то, что их детям позволяют учиться в анклаве, а потом их отправляют в Шоломанчу.
Но есть и непрактичные люди, которые отрицают всю эту гротескную систему. Мы, одиночки, живем в захолустье – подальше от орд злыдней, окружающих крупные анклавы, и от других волшебников – отнюдь не случайно. Мы пытаемся скопить своими силами достаточно маны, чтобы установить более или менее прочный щит на ночь, и, как правило, нас съедают, когда в нашу глухомань забредает какой-нибудь опасный злыдень, на которого у одиночки не хватает маны.
Поэтому я прекрасно понимала, отчего Янси и ее компания отказались от участия в тараканьих бегах и предпочли готовить себе психоделические зелья и пробираться в пустое лондонское подполье, где можно просидеть лет двадцать, поплевывая на анклав. Выпить шампанского, перевернуть столы – и пошло оно все. Почему бы и нет? Шансы были не в их пользу – но они с самого начала были не в их пользу, и хотя бы перед уходом они могли поразвлечься. Там, вероятно, они творили удивительную магию, воплощая бредовые грезы; в половине случаев заклинания кого-нибудь убивали, и вообще все было крайне зыбко, но принадлежало им, покуда длилось.
Не понимала я одного: откуда у лондонцев столько места, чтобы эти бродяги в принципе могли туда пробраться. Мама говорила, что Янси и ее приятели пролезали в анклав, используя старые ходы; мне это казалось логичным, но я думала, что они прячутся в пустых комнатах или прикрепляют к существующим частям анклава временный пузырь пространства, которое они сами позаимствовали у реального мира. Много труда и много маны – и их все устраивало, а вот анклав возражал. Лондонцы снесли старый манеж, чтобы освободить место, а значит, вовсе не собирались дарить кому-то лишние кубические сантиметры. Магии анклава, наверное, приходилось дополнительно потрудиться, чтобы уладить конфликт – как в случае с машиной Элфи, она воровала кусок пространства у кого-нибудь из-под носа и в подходящий момент возвращала его на место.
Утечка маны наверняка была крупная. Элфи мог сколько угодно твердить, что у Янси зуб на членов анклава; лично мне казалось, что все наоборот. Я прекрасно представляла, как Мартел и прочие члены совета подсчитывают количество маны, которую высосали эти отвратительные типы, и скрипят зубами. Лондонцы не стали бы намеренно поддерживать призрачное место, в которое мог заползти кто попало; они бы тщательно его вычистили и отправили в пустоту.
Точно так же, как мы поступили с Шоломанчей.
Здесь я это излагаю последовательно, но в то время моему затуманенному мозгу понадобилось десять минут, чтобы справиться с замешательством. Янси молча подвела нас к центральной трибуне, задрапированной блестящей тканью, которая, очевидно, появилась совсем недавно и, по большей части, скрывала прозрачный мир снаружи. Ее компания нагромоздила вокруг нескольких низких столиков груды подушек, одеял и мягких ковриков, сплетенных из запаха свежесобранной клубники, стихов и золотисто-зеленого цвета – нет, это не я расчувствовалась, просто восприятие человека, одурманенного зельем Янси, видимо, проделывает с ним разные фокусы. Понятия не имею, как эти штуки выглядели бы в реальном мире. Возможно, их бы там вообще не существовало, они бы просто развалились, как только соприкоснулись с законами физики или хотя бы попались трезвому взгляду.
В этом невероятном логове было уже не нужно притворяться, что нет никакой пустоты, в которую мы вот-вот свалимся. Компания Янси все устроила очень хитро: занавески не полностью скрывали то, что находилось снаружи, вынуждая думать о том, чтó там, и намекая, что там есть нечто, нуждающееся в маскировке; чтобы посмотреть, сделать усилие. Хотя подушки и коврики были не вполне настоящими, они тем не менее выполняли свою задачу – создавали комфорт. Представьте, что лежите на облаке и оно вас держит. Никакой логики в этом нет, и вы все прекрасно понимаете, но в то же время втайне верите, что чудо произойдет. А когда оно происходит, вы с восторгом ему отдаетесь.
Сектор трибун непосредственно вокруг нас был более прочным, и доски под слоями одеял и подушек в самом деле казались деревянными. Повсюду виднелись позолота, краска, резьба, а кое-где и руны. Несомненно, это была древняя и любимая часть анклава, где проводили праздники и церемонии в те годы, когда волшебники еще ездили на существах, похожих на лошадей, а не на автомобилях. Возможно, Янси придерживалась старой традиции; члены анклавов наверняка рассказывали своим детям про визиты королевских особ, а королева Бесс, по крайней мере, была правдоподобнее короля Артура. В это место влили достаточное количество веры и памяти, и даже когда анклав отказался от манежа, одна часть все-таки уцелела.
– Как вы сюда пробрались? – требовательно спросила я, когда мой мозг наконец добрел до этой точки.
Я знала, что небезопасно спрашивать напрямик, например «они же спихнули манеж в пустоту, как вы его вернули?». Но я решила, что уклончивый вопрос сойдет мне с рук.
Янси растянулась на груде подушек и, взяв серебряный кувшин, похожий на те, что я видела в саду (наверняка она его сперла), налила питье в изящный старомодный бокал для шампанского, сделанный из зеленого стекла. Жидкость забурлила, запузырилась и замерла, превратившись в розовую пену.
– Дай-ка ложечку, дорогая, – попросила она вместо ответа.
На столе рядом со мной стояло что-то вроде сахарницы, в которой торчал целый лес потускневших серебряных ложечек с тонкими ручками, похожими на веточки. Я протянула ложечку Янси, а она подала мне кувшин.
Когда я наклонила кувшин над своей чашкой – позолоченной, немного выцветшей, – то получила нечто похожее на крем-брюле; я проткнула поверхность ложечкой, и внизу оказался не заварной крем, а сине-фиолетовые язычки пламени вроде тех, что бывают, если поджечь бренди. Я осторожно сунула их в рот – чашка и ложка с дребезгом выпали у меня из рук, а я закрыла лицо ладонями, судорожно пытаясь вдохнуть и издавая громкие стоны.
Это был вкус летнего дождя пополам с тихим шипением; вкус свидания с Орионом в спортзале в последний день накануне выпуска, вкус глупых поцелуев в павильоне, когда с потолка вокруг сыпались
