Савватеев на миг затаился, ровно болельщик в предвкушении гола.
— Любопытно увидеть, как это происходит на практике, — сказал просто, однако с внутренним трепетом.
Он рассчитывал увидеть явление огня небесного.
— Сейчас посмотришь…
Ражный прихватил две горящие головни и пошёл на территорию. Генерал ринулся было следом, но вспомнил, что босой, начал торопливо натягивать носки, опасался за здоровье. И пока возился, опоздал: отцовский дом охватило огнём до застрехи, с крыши начиналась капель и довольно споро разгоралось крытое крыльцо вместе с входной дверью гостиницы.
—От головёшек? — недоверчиво спросило н. — Так быстро?..
—Дизтопливом облил, — признался Вячеслав.
—Когда ты успел?!
—Дурное дело нехитрое… Генерал заметил пустое ведро между гостиницей и трактором, поднял, попробовал жидкость пальцами, понюхал.
—Нос заложило, ничего нечую…
—На анализ отправь, — хладнокровно ухмыльнулся Ражный.
—Что всё это значит?
—Пожар… Савватеев несколько растерялся.
—Не понял…Но зачем? Смысл?
—Чтоб никому нед осталось.
—Уничтожаешь следы? Улики? — насмешливо прогундосил в заложенный нос Савватеев. — Поздно, мы тут каждый сантиметр обследовали, изучили мельчайшие детали…
—Заметил…Даже могилу отца осквернили.
—Сам понимаешь, служба. Но все первичные материалы под моим личным контролем. Наверх уйдёт только дезинформация. Это при условии, если ты выведешь меня на контакт со своим руководством. В противном случае я буду вынужден применить спецсредства.
—Я тоже, — невнятно буркнул Ражный. — Отведи своихл юдей. Генерал услышал, насторожился.
—Ты что хочешь?..
—Даю три минуты. Действие ударной волны до двух километров. Но низкочастотной–до пяти. Тебе известно, что такое инфразвуковой вал?
— Нет! То есть да!.. Ты что имеешь в виду?
— Сейчас узнаешь.
В отцовском доме начали лопаться стёкла в окнах. Савватеев зачем–то отпрянул в сторону.
— Ражный, прекрати…
— И запомни: никакого взрыва не услышишь. Только негромкий хлопок. А потом вал, накатывает со скоростью звука.
— Не делай этого… Зачем?
— Время пошло.
— А ты?..
— Это мой долг. Кто не спрятался, я не виноват.
Не выпуская ведра, генерал выхватил радиостанцию, однако сигнала не подал, попытался переломить ситуацию — не любил проигрывать. Заговорил сбивчиво, с оглядкой, пытаясь понять, откуда ждать удара:
— Вячеслав Сергеевич!.. Это же безумие! Не усугубляй!.. Зачем это делать?!
— Людей спасай, — Ражный отнял у него ведро и метнул его в огонь. — И сам спасайся. Бегом!
Окрик и грохот жести привели в чувство.
— Внимание, «Сухой гром»! — передал он по рации. — Всем группам в укрытие! «Сухой гром»! Радиус опасного воздействия пять тысяч метров. Время три минуты!
— Две с половиной!
— Что?!
— Можешь остаться со мной, — позволил Ражный. — Если интересно. В эпицентре даже ничего не почуешь. У тебя же нет детей?
— У меня дочь! — Савватеев попятился. — Моя, родная!..
— А у меня есть сын…
— Не дури, Ражный! Ну, ты же не камикадзе!..
Видимо, люди генерала были совсем рядом с забором базы, и подобрались так незаметно, что не почуяли даже собаки, сбитые с толку свежевыпавшим снегом и гулящей сукой. По кустам и мелколесью началось незримое стремительное движение, и вся свора разом сорвалась на преследование.
Генерал выскочил за калитку и оттуда как–то нелепо, неуместно погрозил кулаком.
— Зря ты так!..
И через мгновение пропал из виду.
Ражный молча постоял у пылающего отцовского дома, после чего снял котомку с ворот, ту самую, с которой вернулся из Сирого урочища. Там лежало всё имущество бывшего вотчинника — заштопанная бойцовская рубаха, порты, рукавицы и пояс из толстой воловьей кожи. Пояс, добытый в турнирном поединке с тем, кто сейчас увёл у него избранную и названую…
Благосклонность великого князя и заслуги перед ним, а также покровительство Ослаба никакого действия не возымели. Игумен, следуя уставу, вздумал через правёж провести чуждого и силу испытать. Но тут вспомнил пророчество Книги Нечитаной, о коем часто думал, откровение, где говорилось, будто огонь небесный принесёт ни пеший, ни конный и в ворота не постучит. По всему выходило, по воздуху прилетит, чего быть не могло. Не ангел же небесный — человек земной. Всяко мыслил и подспудно ждал некоего посланца с огнём, и тут на заутрене словно озарило, когда глянул на ражного: ведь оборотень сей не ногами пришёл на подворье и не на коне верхом — на жерди принесли спутанного! Да и в ворота стучать ему не пришлось, как иным чуждым, привратники сами растворили…
Неужто конокрад и принесёт огонь небесный?!
Озарило, однако всё равно поблажки не сделал, велел заутреню отстоять со всей братией, а сам послал гонца в пыточный скит, за глухонемыми араксами. После службы чуждый нацелился было в трапезную с иноками и послухами, но игумен позвал его в крохотный храмовый придел, где обыкновенно иноки исповедывались и молились перед постригом. Придел этот среди послухов считался хуже пыточного скита, ибо здесь всякого приходящего в обитель без дыбы, калёного железа и плетей — одним только словом наизнанку выворачивали, всю мерзость выполаскивали и отстиранную сердцевину иным духом наполняли.
В Сергиеву пустынь всякий народ сходился, всякого принимали и не брезговали ни отъявленными душегубцами, ни ушкуйниками, ни разбойниками. И напротив, отгоняли богобоязненных, хилых и слабодушных от природы, мелких людишек, коих с охотой принимали во все другие монастыри. Потому митрополит и ворчал, сетовал и даже в ереси уличал Сергия за его устав, противоречащий учению святоотеческому. Оттого и убеждение у Алексия появилось, что собирает игумен в своих монастырях и скитах не рабов Божьих, не покорную, правоверную братию во Христе, а тайное войско. Неслыханное дело, чтоб настоятель монастыря по своей охоте рать собирал, словно князь удельный или воевода. Засланные лазутчики, коих своевольный игумен не выведал и на свою сторону не переманил, доносили, что творится в монастырях и скитах. Послушать, так хоть инквизицию вводи!
Ладно бы только ратному делу обучал, стерпеть можно, коль инок выходит на бранное поле с молитвой и именем Господним, дабы не мечом — его верховным промыслом супостата победить. Но игумен со учениками затеял в своих монастырях и скитах науку совершенно иную, непотребную и даже вредную правоверию христианскому. По наущению ослабленного старца– отшельника послухов собирали в ватагу и вначале на отхожий промысел посылали, по осени в окрестных богатых сёлах скот забивать. Прямо сказать, занятие недостойное для тех, кто вздумал жизнь свою посвятить служению монашескому. Кровь хоть и скотская, да ведь не всякий и мирской способен быку горло перехватить или ударить колычем кабана, причём в самое сердце попасть. Коль иной гоноша не обучится забойному делу или спасует перед ним, от дрожи телесной и душевной, вынуждая животину мучиться, тому и путь в обитель закрыт напрочь. А как только послух овладеет противным для пустынника ремеслом, игумен принуждал к новому уроку — ловчему, зверовому промыслу: на медведя выйти с рогатиной, на вепря с засапожным ножом, на волка с удавкой. Иные гоноши так разохотились забавой, что однажды пятилетнего косолапого живым поймали, сострунили и на потеху притащили на монастырское подворье — удаль свою показали. В одном из скитов на цепь посадили, будто силой мериться со зверем…
