Марк прошелся по двору, шурша сухой травой. Жуткое все же место… Мертвое. Кажется, что воздух стоячий, как болотная вода, ни вздоха, ни дуновения. Понятно, почему сквайр сестрицу свою подальше от поместья держит. Непонятно, почему сам не уходит. Мог ведь в Тарне околачиваться, а сюда только за оброком наезжать время от времени. Или вовсе нанять управителя, а самому зажить припеваючи. Но держит его что-то здесь. Крепко держит. И хочется узнать причину, да только к чему? Донести инквизитору? Пусть сам роется в здешнем прахе.
Наступившая ночь принесла с собой стужу, напомнившую гномьи зимы, и Марк понял, что околеет до утра, если останется на дворе. Но стучаться в пристройки было уже поздно, да и означало угодить под насмешки той женщины, что предлагала позаботиться о новичке. Оставалось только зайти в дом и попытаться там найти теплый уголок.
Охотник повернулся, чтобы исполнить свое намерение, но лунный свет, мертвенно-белым саваном окутавший двор, вздрогнул полуденным маревом, а вслед за тем в пустоте неподвижного воздуха вдруг возникла полупрозрачная, но отчетливо видимая фигура женщины в платье с длинным шлейфом. Она двинулась прямо на Марка величавой походкой императрицы, и только остающаяся невредимой трава указывала на то, что пришелица — бесплотный призрак.
— Годы стекут, как вода в песок, прах порастет быльем, камешком в горле встанет глоток, если вино прольешь…
Она напевала, покачивая головой в такт словам, и шла, словно не замечая человека, находящегося на ее пути, а Марк во все глаза разглядывал призрачную женщину, удивленно осознавая, что с каждой новой попыткой всмотреться в белесый туман видел все больше.
Она наверняка была молодой, когда умерла, потому что черты лица и изгибы фигуры завораживали своим изяществом и тонкостью. И была богата, ведь даже посмертный наряд сверкал отблесками драгоценных камней, вился лентами и пушился мехами, окружающими узкие плечики.
— Ищет дорогу только дурак, ищет замок лишь вор, ищут, пока не придет пора смерти под булавой…
Марк никогда не слышал эту странную песенку, но чувствовал, что она не настолько проста, как кажется. Было в невинном смешении слов что-то донельзя крамольное, никак не позволяющее схватить себя за хвост или хотя бы рассмотреть поточнее. А женщина, оказавшись в шаге от охотника, вдруг посмотрела ему прямо в лицо. Черными как ночь, но отнюдь не пустыми глазами.
— Позднее время вы избрали для прогулок, сударь. — Ее голос звучал, как шелест песка в сухом речном русле, но, несомненно, принадлежал женщине томной и страстной, даже несмотря на ее призрачное состояние.
— Как и вы, сударыня.
— О, со мной все намного проще, — рассмеялся призрак. — Мне нет другой дороги в этот мир, кроме как в лунном сиянии. Но надо признаться… — тут женщина понизила голос, словно от кого-то таясь, — я не очень-то желала бы совершать даже такие прогулки.
— Почему же?
Она склонила голову набок, словно смущенная девушка.
— Они ворошат воспоминания и тревожат покой…
— И что же вы вспоминаете?
— Прошлое этого места. — Призрак торжественно обвел рукой двор.
— Насколько далекое?
— Прошлое моего величия… — Женщина запахнулась в меховую накидку, как если бы начала зябнуть.
— Вы жили здесь?
— О да… Я жила… Хотя кто-то другой назвал бы это дорогой к смерти. Но в смерти нет ничего плохого, уж это я могу теперь всем рассказать! Да и тогда могла… Только никто не хотел слушать.
— Вы…
Призрак гордо поднял голову.
— Я владела этим поместьем, еще когда мать вашей матери не родилась на свет. И я владела телами и душами своих многочисленных слуг, но у моей души тоже была своя госпожа.
Марк взволнованно выдохнул:
— Вас звали… Эрхог?
— И всегда добавляли «Темная», — уточнил призрак. — Но конечно, говоря так, имели в виду вовсе не мои чудные черные волосы… Глупцы. Они боялись тьмы. Правда, недолго. Всего лишь до того мгновения, как сами попадали в нее.
С крыльца дома засиял маячок зажженной лампы, и лунный свет, а вместе с ним и призрак померкли перед живым огнем.
— Не спится? — спросил сквайр.
Марк хотел было задать ему тот же вопрос, потому что хозяин поместья по-прежнему был одет с ног до головы, но вовремя удержался.
— Ночь такая тихая… Захотелось прогуляться.
— Как хочешь. Только я бы на твоем месте по ночам здесь не шибко гулял. Луна любит обманывать: еще попадешь в какую-нибудь ловушку.
— А их много вокруг?
Конрад криво усмехнулся:
— Хватает. И не все рукотворные.
* * *
Монастырский завтрак оказался ничуть не хуже монастырского обеда, и Иоганн решил, что, пожалуй, с утра следует чуть умерить аппетит, иначе придется потратить лишний час на отдохновение, а такого расточительства брат-инквизитор себе позволить не мог. Да и аббатиса явно не горела желанием видеть гостя как можно дольше.
— О чем думаете, сестра?
Ирен вздрогнула, отрываясь от созерцания воды в прозрачном хрустальном бокале.
— Возношу благодарность Всевышнему за ниспослание нового дня, брат.
— Должно быть, Отец небесный уже приноровился затыкать уши. Иначе как можно вынести такое количество молитв, денно и нощно возносящих ввысь?
Иоганн шутил лишь отчасти, и аббатиса легко могла бы с ним согласиться, потому что за всю свою жизнь ни разу не увидела, чтобы даже самая смиренная просьба, отправленная отцу небесному, вдруг исполнилась. Конечно, Ирен молилась за удачное завершение задуманного ей дела, но больше уповала в те дни на расторопность и вдохновение своих слуг, чем на провидение.
А уж в Пограничье, где на одном пятачке леса могли столкнуться истовая вера людей, шаманство орков, эльфийские чары и дыхание Мортис, и вовсе было неизвестно, чья сторона возьмет верх.
— Из столичных храмов наверняка легче достучаться до небес.
Брат-инквизитор поднял лукавый взгляд на аббатису:
— Вы хотели бы перебраться поближе к столице?
Об этом Ирен думала неоднократно. Правда, всячески гнала от себя подобные мысли, потому что природа наделила ее столь подобающим сану и столь неудобным качеством для возвышения, как скромность.
— Каждый из нас призван туда, где его служение истинно необходимо, — молитвенно сложила ладони аббатиса.
— Как верно вы сказали, как верно… — признал Иоганн, задумываясь о своем собственном пути.
Брата-инквизитора приступы скромности не одолевали никогда. Наоборот, с каждым днем он все больше и больше убеждался в том, что достоин большего, чем его снисходительно наделяют церковные иерархи. Но чтобы прорваться наверх через завесу подозрительности и интриг, требовалось намного больше, нежели упорство, иначе Иоганн давно бы уже парил в небесах.
