— Рядом граница с Ничьими землями. Люди иногда пропадают… Но вы не бледнейте, нейра, нас солдаты защищают. А такие, как вы, целители, нужны, чтобы их, бедолажек, лечить. Зло затаилось в наших краях, — Горн покачал головой, а я ощутила, как между лопатками прокатилась капля холодного пота.
Попала. Точнее, встряла. И кому я, акушер-гинеколог, здесь нужна?
Когда мы переезжали реку по хлипкому мосту, я тихо молилась. Не может моя вторая жизнь закончиться так бесславно! Я плаваю так же плохо, как и бегаю. Но мне повезло — телега благополучно миновала опасный участок, а за мостом дорога пошла бодрее. Вон уже и крыши домов показались, и крепость какая-то.
— Почти доехали! — жизнерадостно произнёс Горн, повернувшись ко мне. — Проедем деревню, а за воротами и город. Вам домик выделили отдельный. Глядишь, обживётесь у нас, уезжать не захотите.
Обратно в свой безопасный мир я бы с радостью вернулась, но, боюсь, мне туда дорога закрыта. А если так, буду действовать по обстоятельствам и сильно не светиться. Может, удастся подняться в этом царстве антисанитарии. В том, что в этом мире слова “асептика” и “антисептика”, а также “преднизолон” и “антибиотик” будут звучать, как ругательство, я не сомневалась.
Мы покатили вдоль деревеньки — жители останавливались и провожали нас взглядами. Любопытно, что за фифа пожаловала? Я вот не отказалась бы узнать, сколько моему новому телу лет и как оно выглядит. А ещё как магичила его прежняя хозяйка.
Ох, влипла.
— Эй, Горн, ты, часом, не новую целительницу везёшь? — послышался женский голос, и я обернулась.
Спрашивала дородная баба в платке, будто бы сошедшая с картин великий русских художников — с румяными щеками-яблочками и грудью размером с чемодан.
— Её самую! Нейру Эллен, — кивнул в мою сторону и усмехнулся. — А что?
— Да беда у нас! — запричитала ещё одна селяночка помоложе.
Как она здесь оказалась, я заметить не успела. Вообще народ вокруг начал собираться быстро, людей как магнитом тянуло к моей скромной персоне.
— Ой, как хорошо! Вовремя приехала! — загомонили разом.
— Может, поможет чем…
— Что тут уже поделаешь, помрут оба! — вклинился какой-то противный мужичок и тут же заработал оплеуху.
— Да чтоб у тебя язык отсох, дурень!
Эта толпа напомнила мне полную аудиторию галдящих студентов. Не понимая, что происходит и начиная раздражаться, я крикнула:
— В чём дело, кто-нибудь может объяснить?!
На несколько секунд воцарилась тишина.
— Милли всё разродиться не может, — жалостливым голосом начала женщина, что обратилась к нам первой. — Дитя поперёк живота лежит и ни туда, ни сюда. Мать её позвала врачевателя из крепости, решили резать и ребёнка доставать. Так хоть одного спасут, а ей всё равно помирать, бедняжке, — тётка всхлипнула и утёрлась краем платка.
За годы медицинской карьеры я каких только родов не принимала, даже в самолёте и поезде. Разве смогу остаться в стороне? Какой бы ни был мир, женщины везде одинаково рожают.
— Ведите! — подобрав длинную юбку, я слезла с телеги. — Постараюсь помочь, резать никого не надо.
Пока Орлова Елена Аркадьевна здесь, никому умирать не позволено. Поперечное положение плода — ещё не приговор.
— Тогда надо спешить!
И меня спешно повели вдоль улицы, на которой, как грибы, рассыпались низкие домики. Дворы заросли цветами, от запахов кружилась голова. Собаки заливисто лаяли, дорогу перебегали гуси, а подол юбки был забрызган грязью по колено — здесь тоже недавно прошёл ливень.
Я уверенно шагала вперёд, старалась не замечать удивлённых и настороженных взглядов, не слушать отвлекающих шепотков. И не думать о том, как вынырнуть из этой галлюцинации.
Впереди бежала тётка в платке, переваливаясь с одной ноги на другую, следом за нами растянулась гирлянда из селян.
Наконец, меня подвели к дому почти в самом конце улицы. Дверь была открыта нараспашку, протяжные стоны я услышала ещё с порога.
— Тори! Эй, Тори, мамаша! Я целительницу привела! Скажи кхерургу, что резать не надо!
В дверь высунулась всклокоченная голова с покрасневшим опухшим лицом. Кто это? Мать роженицы? Свекровь?
Тори окинула меня пустым взглядом, а через пару секунд за её спиной возник суровый костлявый мужчина в чёрном. Он сразу напомнил мне ворона — глубоко посаженные глаза, нахмуренные брови, узкое бледное лицо с длинным крючковатым носом. Пальцы крепко сжимали ручку металлического чемоданчика, а высокие ботфорты, которыми он топтался в одной комнате с роженицей, естественно, были облеплены грязью.
В этот миг мои глаза загорелись, как у нашей санитарки Петровны, которая могла обложить матом даже заведующего, если он осмеливался проскользнуть в кабинет по только что вымытым полам.
— Нейт Ойзенберг, позволите войти? — суетилась тётенька, которую я уже успела окрестить “Русской красавицей”. Она, в отличие от разбитой и раздавленной Тори, прекрасно ориентировалась и держала себя в руках.
— Вы кто ещё такие? — взгляд нейта Ойзенберга остановился на мне. Прошёлся вверх-вниз, оценивая.
— Мы передумали, дадим шанс нейре магичке. Она может спасти и мать, и малыша.
— Я намерен произвести операцию, и какие-то столичные недоучки мне не указ, — он брезгливо поджал губу. — Инструменты уже готовы, и, если вы продолжите меня отвлекать, я не смогу спасти дитя и облегчить предсмертные муки бедной женщины.
Как по заказу из глубины дома донёсся бессильный крик. Тут-то меня и порвало.
— Ты бы хоть сапоги грязные снял, инфекцию ведь носишь! — я двинулась вперёд, грозно уткнув руки в бока, оттесняя и свою провожатую, и мамашу роженицы. — А ещё врачом назвался, да тебе только свиньям хвосты крутить! Резать собрался своими грязными ручищами, коновал!
Полное ошеломление на лице недоврача сменилось злобой:
— Ты!.. соплячка!.. да я… я… я тридцать лет здесь работаю! Ты кто вообще такая?..
— Я — опытный специалист!
— Не переживайте, нейт, давайте я вам помогу… — тётушка осторожно взяла его под локоть и потащила из дому.
Человек-ворон брезгливо стряхнул её руку.
— Вам всё равно придётся заплатить. Вы оторвали меня от важных дел! — взвизгнул истерично. — А она только убьёт ребёнка!
— Уйди с дороги! — рыкнула я, отпихивая его локтем и заглядывая внутрь.
На столе посреди комнаты лежала несчастная женщина с огромным животом, голова её моталась из стороны в сторону.
— Некоторых хлебом не корми, только дай кого-нибудь зарезать, — проворчала я себе под нос.
Врач-грач ещё что-то кричал и возмущался, но я уже никого не слушала. В роддоме все знали, что со мной связываться себе дороже. Строгой я была. Не склочной, конечно, ссориться не любила, но словесно приложить лицом об асфальт могла. Всегда говорила, что думаю, никогда не лицемерила и не улыбалась тем, кто мне не нравился.
— Быстро мне воды помыться! — и, видя, как расширяются глаза баб и как они переглядываются, прикрикнула ещё громче: — Быстро-быстро! Не видите, я чумазая как чёрт! И спирта побольше приготовьте, травяные настои, самогон… всё, что есть! Полы в комнате отдрайте, роженицу помойте и перестелите пелёнку! И обезболивающего…
Бабы засуетились.
— Мак есть, он хорошо дурманит и снимает боль, мы давали его Милли уже… А вы, нейра, сюда пожалуйте… в баньку…
Мы побежали в боковую пристройку, игравшую роль бани. Меньше, чем через минуту, я, скинув всю одежду, уже намывалась холодной водой. Тётенька в платке, которую звали Берти, поливала меня из ковшика.
Со скоростью света я намылилась коричневым бруском, похожим на хозяйственное мыло, прополоскала волосы, обтёрлась чистым отрезом ткани. Натянула льняную рубаху до пят, чулки, передник — меня клятвенно заверили, что всё это чистое. Волосы повязала косынкой. Мои надпочечники работали в бешеном режиме, впрыскивая в кровь адреналин.
Ну что, Елена Аркадьевна, в бой? День в новом мире начался с экстрима.
Роженица Милли уже даже не кричала. Обессиленная лежала на столе, глядя в потолок потухшими глазами, и глухо постанывала. Похоже, её напоили препаратом на основе мака, который обладал обезболивающим, снотворным и одурманивающим действием. Ну, хоть что-то.
