Какая-то дама с громким стоном демонстративно и трагически лишилась чувств. Заметались слуги, заботясь о госпоже, прочие зрители не отрывали взглядов от арены. Напускное безразличие публики слетело, как опавшие листья на ветру. До воплей в голос и скандирования «убей!», как у простонародья, не дошло, но победу юному боному желали уже в голос, без стеснения. И, разумеется, продолжали ставить на смерть и увечья.
Рубка пошла жестокая, аристократик закрутил саблей параллельно земле, вытягивая руку почти на всю длину, стараясь достать бретера то поверх, то ниже более тяжелого двуручного клинка. Не добившись успеха, резко, без перехода сменил манеру боя и атаковал ноги, да так, что едва не подсек сухожилия. Отразил глубокий выпад, нацеленный в переносицу, снова перенес клинок налево и ударил снизу вверх, наискось. Брызнула кровь, обильно, играя на солнце красивыми карминовыми оттенками круглых капель.
Бретер отступил назад, отяжелевшими шагами, подволакивая ноги, опустил клинок так низко, что сабля загребала песчинки. Рубаха на животе разошлась эффектным разрезом, словно бритвой провели, кровь стекала за кожаный пояс. Блондин тоже отступил, дернул рукой, стряхивая кровь с клинка.
Мастер фехтования посмотрел ему прямо в глаза, и увидел в глубине синих зрачков страх. Настоящий, неподдельный. Значит, аристократик все понял. Почувствовал тот момент, когда бретер вскинул саблю в, казалось, безнадежной, неудачной попытке парировать, и холодное острие легко, словно пушинка — незаметно для публики! — скользнуло по шее блондина, там, где под тонкой кожей бьется главная жила. Скользнуло, не оставив ни царапины, даже следа на пудре, что избавляет кожу от плебейского потного блеска.
Противник был убит в третий раз, но теперь, в отличие от двух предыдущих, он это понял. Осталось посмотреть, какие выводы сделает напудренный боном. И есть ли в душе юнца хоть какие-то понятия о благородстве. Говорили, что да, и сейчас это предстояло проверить.
— Достопочтенный господин… — бретер поклонился, держа саблю как можно более неловко и не спуская косого взгляда с противника. — Я надеюсь, вы получили удовлетворение?
Левой рукой он зажал рану, чувствуя, как теплая жидкость продолжает сочиться меж пальцев. Некстати подумалось, что правильно сделал, сняв перчатки, иначе сейчас одна из них оказалась бы непоправимо испорчена. И еще мысль пробежала вслед за товаркой — вот, случился шедевр фехтовального мастерства, о котором никто не узнает и никто не оценит. Наносить смертоносные удары — это высокое искусство, однако получить строго отмеренную рану, которая будет очень впечатляюще выглядеть и притом не опасна для жизни… вот свидетельство подлинного мастерства. Бретер вытер со лба холодный пот, оставив кровавый мазок через пол-лица, и пошатнулся, отчасти из-за накатывающей слабости — кровопотеря то никуда не делась — отчасти от нахлынувшего понимания, как близко он сейчас разошелся со смертью. Пожалуй, ближе, чем когда-либо.
И никто ничего не заметил.
Трибуны бушевали, а дуэлянты сумрачно глядели друг на друга, ведя беззвучный диалог. Боном получил свою кровь, которой было вполне достаточно, чтобы смыть «оскорбление» и честно рассказывать увлеченным дамам о победе над мастером фехтования с неподдельной грамотой почтенного, уважаемого братства. А еще получил незаметную и впечатляющую демонстрацию того, что его жизнь была в руках соперника.
Скрипя зубами от унижения, бретер склонился еще ниже. Ничего, это можно вынести, глубже поклоны — дольше жизнь. Он вынесет — и будет жить дальше, заботясь о том, о ком надлежит заботиться. Всегда наособицу, в стороне, и всегда рядом. Боном скривил губы и очень медленно, явно преодолевая себя, скупо кивнул. Переложил клинок под мышку левой руки, тряхнул кистью правой, изрядно уставшей после короткого, но жесткого боя. Трибуны рукоплескали благородному герою, изысканному победителю, который оказался безупречен и в бою, и в победе.
Надо будет потом зайти в храм, принести жертву Пантократору, подумал бретер. Свечи, молитвы, немного золота — много то нет — и все остальное, как положено. Каждому свое. Блондинчику, который оказался не такой уж сволочью, победа и слава. Безвестному фехтовальщику — жизнь и …
Последнюю мысль он буквально задушил, избегая кинуть даже случайный взгляд на ложи. Ничем не выдать себя. Ни единым взглядом. Поклон достопочтенной публике, не забыть шаркнуть от слабости, а также пролить побольше крови на песок из ладони. Да, проклятый песок… этим утром немой свидетель многих смертей получил свою порцию красной жидкости, пусть и не так много, как ожидал.
Фехтовальщик не видел, как напудренное лицо светловолосого противника передернулось в гримасе нерешительного, запоздалого раздумья. Так возвращаются мыслями к уже принятому решению, проваливаясь в мучительное сомнение — а правилен ли был выбор? Не поздно ли все изменить? Бретер вообще плохо видел, сабля противника не прорезала брюшину, однако оставила длинный разрез, так что крови боец потерял достаточно. Перед глазами замельтешили туманные пятна, в ушах монотонно гудело, как будто арену окружил рой пчел. И только блестящая подготовка, а также многолетний опыт позволили мастеру вовремя заметить размытую тень, что мелькнула на самом краю затуманенного зрения. Дальше все сделали память рук и навыки, отточенные до совершенства многими тысячами повторений.
Металл пронзительно лязгнул, от лезвий полетели мелкие острые чешуйки, когда бретер встретил прямым блоком удар. Двуручный хват и более тяжелый клинок разбили вдребезги предательскую атаку. Бретер еще не успел осознать происходящее, а тело само провело выпад справа, обманный, чтобы враг потерял темп, заполошно вскинув саблю, уже непоправимо опаздывая. Затем шаг вперед с одновременным замахом над головой. И удар. У него есть красивое название — «достойный поклон Смерти», однако в братствах его именовали просто — «удача гробовщика». Сверху вниз и наискось, с подшагом, доворотом корпуса направо и дополнительным усилением за счет легкого приседа. Очень простой удар, самый страшный из обширного арсенала боевых приемов. Требует хорошего клинка, потому что клинок нехороший имеет шансы поломаться о кости или доспех. И после «удачи» лекарю остается мало работы, зато намечается прибыток у гробовщика, отсюда и название.
На молодом бономе, который вознамерился отхватить больше, чем было позволено судьбой, доспехов не имелось, а двуручная сабля бретера оказалась очень хороша. И юноша умер на месте.
Изящный клинок под одну руку с замкнутым эфесом сначала воткнулся кончиком в желтый песок, затем накренился и медленно упал, почти беззвучно. Тишина повисла над ареной. Кто-то лишился чувств, на этот раз по-настоящему. Скрипели доспехи замковой охраны, торопившейся к воротам, блокируя выходы с восьмиугольника. Песок арены жадно напитывался кровью, которая уже не хлестала — сердце жертвы остановилось почти мгновенно — а текла ровно и обильно, как из опрокинутого кувшина.
— А-а-а… чтоб тебя… — прошептал бретер, выпрямляясь и крепче взявшись за рукоять, обтянутую шероховатой кожей. Боец отчетливо понял, что вписал свое имя в легенды. Но обойдется ему это дорого, очень дорого.
И легенда закончится прямо здесь, этим хорошим весенним утром.
* * *
— Господин?
Раньян очнулся от воспоминаний, молча повернул голову в сторону слуги. Руки в плотных перчатках остались недвижимы, едва касаясь рукояти меча с узким клинком и очень длинной рукоятью. Мрачный и траурный — черные волосы, черные усы и борода клинышком, черные перчатки, даже кожаная кираса под плащом, и та покрашена в черный цвет — воин походил на зловещую птицу, что нахохлилась в глубоком кресле.
Грималь шагнул вперед и протянул хозяину тонкий пергаментный свиток, перевязанный простой бечевкой. Лаконично сообщил:
— Из Города.
Раньян сорвал восковую печать, развернул свиток и прочитал несколько очень коротких строк.
— Она… — сказал бретер и замолчал, оборвав себя в самом начале фразы.
