так мешаю? — удивился он, видя, как старуха читает, спущенную откуда-то сверху, ориентировку на него и начинает гневно хмуриться.
— Всем! — был грозный ответ. — Ты подумай, кому ты не мешаешь, чучело? Есть такие? Хоть один?..
Он подумал о Мэе.
— Девочку забудь, ты ее сделаешь несчастной! — приговорила Маманя, и больше он никого вспоминать не стал: еще накаркает фурия!..
— А если я брошу эту чалку?
— А ты попробуй!..
Нет, лямка словно всосалась в ладонь и запястье руки, стала его сухожилием и тащила с каждой минутой все сильнее, словно там, в колодце неумолимая бобина сматывала последние минуты бытия. О том, чтобы бросить лямку и речи быть не могло, она уже потеряла свою лайковую нежность и шершавой дранью рвала кожу руки.
Маманя исчезла, пообещав подойти «пообчатца про хреков», буде он еще здесь останется…
— Привет, мужики!.. — Фома, наматывая вожжу на локоть, как это делают хозяйки, сматывая бельевую веревку, подошел к колодцу. — Чего делаем?
Мужики не ответили, особенно один из них, у которого было снесено полголовы и там нехорошо чавкало. Жмурики, констатировал Фома, стравливая потихонечку свою «узду» — натяжение становилось все ощутимее.
— А что там, что вы так туда не хотите, а? — спросил он, и заглянул в колодец. — В принципе летать не хотите или не желаете это делать на поводке?
Снова молчание, полное истеричной борьбы с кожаными лямками — отвлеченные, метафизические вопросы не встречали никакого отклика на фоне пошлого принципа выживания.
— А может там и ничего, а?.. — Фома плюнул в колодец, чтобы определить глубину.
Оттуда вырвался ядовитый столб пламени и вожжи рывком натянуло. Мертвяки оказались совсем рядом с ним и пугающим жерлом и с визгом поползли обратно, скользя в жиже. Фома плюнул еще раз — реакция та же. Он сам едва успевал стравливать свою вожжу, чтобы не сорваться с края жерла, на котором устроился. Его коллеги по нелегкой упряжке оказались снова рядом.
— Слышь, приятель, кончай, а? — жарко прохрипел один из них, ближний. — Ребятам жизни осталось не больше метра, а ты!..
Ребята почти лежали в зольной жиже, упираясь пятками в надолб колодца, это они называли жизнью.
— У вас довольно извращенное представление о существовании, — заметил Фома. — Впрочем, Брем писал, что в жизни червей есть один непредсказуемый момент — рыбалка!
Он поинтересовался, как часто они улетают в колодец. Оказалось, что примерно раз в четверть часа, иногда сразу по двое. Времени они, конечно, не засекали (по ощущению, блин!), но если он будет продолжать плевать в колодец, то и не выразить словами их отношение к нему!
— Понял, — сказал Фома. — Отсюда, значит, предупреждение: не плюй в колодец — вылетит, не поймаешь! Так что там, все-таки?..
Он снова заглянул в кратер. Жар и смрад.
— Оно нас ест!.. Да!.. Слышал крики?
— Кто оно? — не понял он. — С чего вы взяли? Я по телефону тоже кричу.
— По телефону! Будешь орать по толстой кишке!.. Чудовище там! Рычит!.. Это его огонь и вонь!..
Бедолаги разговорились, поняв, что от этого зависит продолжительность их «жизни», так как, когда Фома говорил, он не плевал. Но от его разговоров стало еще страшнее, потому что Фома сразу предложил прыгнуть в кратер всем вместе. Если бы не вожжи, они набили бы ему рожу, а так — молча и с ненавистью слушали. И лежали, упираясь в край кратера, как лучи вокруг черного солнца своего «конца» — натянутые, дрожащие.
Солнечные зайчики черной дыры, что же они натворили, получая такое страшное возмездие, думал Фома, забыв о себе и своей участи? Или это всем такое? И вдруг он понял, что это реанимация, что он опять болтается между жизнью и смертью и эти бедолаги вместе с ним. И тоннель, с ярким светом в конце, который так живописал Моуди, на самом деле вот этот черный и смрадный колодец, большой привет с того света! Очень хорошо, просто прекрасно!
— Во-первых, четверти часа еще не прошло, — уговаривал он, тем временем, своих невольных товарищей, — и пока ваше чудовище сыто. Так?.. Так. Потом, оно же не ожидает нас всех сразу, растеряется, будет думать: кого? — а мы и уйдем! Так?.. Так. И даже если оно и не растеряется, то схватит только одного, остальным — свобода, женщины и деньги или кино, вино и домино, на выбор! Ну, так что?..
Лучше бы он этого не говорил. Смертники, растеряв с кончиной остатки морали и солидарности — этой никчемной мишуры цивилизации, почему-то сразу стали выбирать жертву, то есть того, кому не повезет и как-то так гладко выходило, что эта жертва — он. Он прыгнет первый, потому что пришел последний и плевал, собака, в их светлый тоннель, недвусмысленно заявляли ему. Все равно у него вожжа самая длинная! А уж мы за тобой, друг, как один, зубы даем!.. План их был подл и безыскусен, как все здесь. Про реанимацию они даже не слушали. Какая реанимация, о чем ты? Пожить бы!..
Поняв, что убеждением здесь ничего не добиться, Фома задумчиво обошел вокруг колодца, словно математик, решающий квадратуру круга, благо длина его узды еще позволяла это сделать. А потом вдруг плюнул в колодец.
— А-а!!! — истошно заорала вся команда, слишком поздно сообразив замысел негодяя: он, гад, захлестнул их концы!..
Падать было действительно страшно, колодец был глубок, как… как обморок, в который каждому из них хотелось бы впасть, во спасение, да никак не удавалось. Встреча с дном рисовалась такой острокаменной и с каждым мгновением все более ужасной, что они орали не переставая; Фома громче всех. «Встречу Моуди, — мечтал он, — сброшу с самолета без парашюта, ночью, пусть испытает то же чувство света в конце тоннеля и так же многократно, как мы!..»
Как ни странно, проскочили все, кроме половинки головы. Тот попал прямиком в чудовищную пасть, которая, как оказалось, была открыта всегда — на всякий случай. Видя, как тот уминается, сначала вдвое, потом вчетверо, как
