— Видишь, Серег, как удобно быть другом героя? Ты уже не нужен, а меня помнят. Помнят, что я помог иномирцу уничтожить мастера, хоть сам спаситель оказался предателем. Весь фарс стоил того, чтобы получить корону и власть. Мой дорогой друг, позволь тебя поблагодарить. Посмотри, кем я стал с твоей помощью, и что получил ты. Жалкое зрелище.
Как же хотелось плюнуть ему в лицо. Но я не смог даже моргнуть.
Действительно… жалкое зрелище.
* * *
Меня отвели в камеру. Нет, не туда, где я коротал последние годы. В камеру смертника. В таких существовали те, кого слепая пряха давно вычеркнула из списка живых. Ни удобств, ни нормальных стен. Ничего. Каменный гроб на несколько метров с крошечным окошком под низким потолком, который покрывал темный мох.
Потянулась вечность.
Каждый день казался годом. Изредка приходил старый надсмотрщик и через силу вливал мне в рот пару глотков воды. Умения, чтобы покормить своего подопечного, у него не хватало. Впрочем, потребности в еде я не чувствовал. Тело медленно умирало. Раз в день тот же надсмотрщик убирал за мной. Это было невыносимо стыдно. Я кричал. Кричал как никогда раньше, как не кричал даже первые дни здесь. Ни звука не удавалось выдавить, но я продолжал кричать.
За что мне это? Создатель, прошу тебя, ответь. Неужели только за глупость? Я уничтожил все зло этого мира, кроме себя. Но кто мог знать, что, умирая, темный мастер сумеет перенести часть знаний и способностей в своего врага. Что это было? Месть? Или обычное желание оставить после себя хоть что‑то? И в тот миг, когда меч прервал существование Эрика, вся его сила, знания, память — все это стало моим.
Но потом стало хуже. Темный мастер умер. Угрозой стал я.
Кто сказал это? Кто решил, что я опасен? И сумасшедший не мог выдумать подобное! Думаю, им нужен был только повод. Меня заключили в самом страшном месте, какое только можно вообразить. Эта тюрьма — своеобразная застава на пути Бездны. Обитающее в ней Ничто — ненасытная тварь, которая любит чужие страдания и боль. В этой крепости, возносящейся на невообразимые высоты много тех, над кем Бездна может издеваться, контролируя их сознания и посылая заключенным свои видения — самые кошмарные воспоминания, — высасывая из людей чувства и эмоции. Сюда доставляют пленников и из соседних миров. Не просто преступников… нужно совершить нечто по — настоящему ужасное, чтобы попасть на остров в Ледяном океане. Даже убийство не повод обрекать провинившееся существо на такие муки. Но пока здесь есть чем поживиться — остальные могут спать спокойно. Бездна не вылезет из своего убежища. Лишь изредка нужно преподносить ему подарки — души заключенных.
Это всегда были души маньяков, насильников, темных магов, служителей безумной госпожи. Я стал исключением из правил. В прошлом герой, сегодня — сломанная кукла. Когда это произошло, все отвернулись от своего спасителя, даже друзья. Хотя нет, не даже. Друзья отвернулись от меня в первую очередь. Осталась только Ирэн. Семь лет, проведенные мной здесь она часто навещала меня, рассказывала новости. Пару раз получалось пронести книги и мой фотоальбом, который я захватил, когда только — только отправился спасать этот мир.
Ирэн пыталась вытащить меня из тюрьмы. Даже достала какую‑то закрытую информацию. А потом надсмотрщик сказал мне, что я стал вдовцом — ее тело нашли в одном из столичных парков: может, столкнулась с последователем мастера, может, с обычным грабителем. Вот только я был абсолютно уверен, что ее убил собственный брат, который не захотел оставлять трон и терять власть.
Все очень просто… за эти года я понял: мастер с простым человеческим именем — Эрик — не был таким уж злом. Даже ему чуть — чуть, но было знакомо слово честь.
В мире без войны — правит подлость.
Размышления… все, что мне осталось. Иногда надсмотрщик, пытаясь меня напоить, рассказывал, что устроился сюда ради того, чтобы хоть немного помочь своей дочери, которую посадили в тюрьму за убийство беременной наследницы старшего лорда; как девушка умерла здесь, а он остался, ведь с острова просто так не уплывешь и не уволишься. Он рассказывал о других заключенных, за которыми ему доводилось ухаживать, что‑то еще, но я не запоминал, только удивлялся, как этот человек не потерял здесь теплоту сердца.
Тело умирало. Я знал это. Отсчитывал каждую секунду до того, как ненавистный кусок мяса перестанет жить, дышать, мучить меня. Надеялся, что следующий вдох станет последним, что больше не нужно будет пускать слюни, когда тебя пытаются напоить, и делать под себя. Одиночество и пустота рядом с сердцем стали моими спутниками и друзьями, лучшими собеседниками — они не могли предать или перебить, все понимали и принимали. Я переосмысливал свою жизнь, и хотелось смеяться. Так мог потратить драгоценные дни только глупец. Выслушать сказку о злом волшебнике и сломя голову побежать всех спасать. И что же получилось в итоге? Спас я мир, похоронил многих близких мне людей, даже убил мастера. А дальше? Ничего… сгнию я заживо в этой камере, и похоронят меня, обернув грязной тряпкой, в яме рядом с другими казненными. Даже имени не напишут.
Прошло чуть больше недели.
Не знаю, как я до сих пор жив. Надсмотрщик тоже качает головой. Он принес мне одеяло, чтобы совсем не околел. Зима не умеет жалеть. Белые месяца редко кто‑то из смертников переживает. Один к двадцати — даже меньше. Ничего, значит, совсем чуть — чуть осталось ждать…
"Холод… жуткий холод" — так говорит надсмотрщик. Моему телу должно быть очень холодно. Со стороны я вижу, как судорожно сжимается грудная клетка, и белые губы, силятся вырвать хоть еще один глоток ледяного воздуха. Вижу, как конвульсивно дергается тело, пытаясь на остатки сил выдавить из заплесневелого одеяла кроху тепла. Вижу, как пар вырываясь изо рта, застывает хрустальным облачком — и это красиво, а давно нестриженые волосы повисли сосульками. Наверное, мне очень плохо… больно. Я даже сочувствую своему телу. Но в тоже время каждая судорога — это еще один шаг на пути к свободе.
Тело засыпает, прикрывая глаза заледеневшими ресницами. Несколько часов царит чернота, затем холод заставляет оболочку вырваться из липких объятий ледяной, но такой желанной смерти, чтобы снова провалиться в беспамятство.
Снова и снова.
А потом ко мне пришла тихая госпожа — так здесь называют смерть. Усталая, печально ссутулившаяся девочка в сером, старом балахоне и опухшими от слез глазами. Она шла босиком по холодным склизким камням, не отбрасывая тени и оставляя за собой тонкой дорожкой кровавый след. Ее тонкие руки сжимали песочные часы: в верхней части совсем не осталось драгоценного времени. Я понял, что существую последние мгновения… Песчинка, еще песчинка. Время медленно пересыпалось в нижнюю часть крошечными крупицами.
