Весте тогда подумалось, что здесь она наконец‑то сможет пожить спокойно и избавиться от преследовавших её ночных кошмаров. Но не тут‑то было. Как говорится, если хочешь рассмешить Госпожу Судьбу, расскажи ей о своих планах.
Главным свидетелем оказалась жена старейшины — Савина. По её словам, она видела, как в Страшную Ночь[5] Веста ворожила, сидя на берегу озера, и там же она общалась с нечистыми духами.
«Что же ты сама делала‑то ночью на берегу озера, а?», — подумала Веста с раздражением. — «Не надо только рассказывать, что просто прогуливалась».
Сама ведьма наоборот припомнила совсем другой случай. Год назад, она оказалась единственной, кто сумел (и согласился) помочь ей. Савина постучалась к ней глубокой ночью и попросила отвар лунной травы, чтобы избавиться от ненужного ребенка. Сунула денег и пригрозила, что если травница расскажет кому‑нибудь — беды не миновать. Держать язык за зубами Веста умела, да только всё равно умудрилась вляпаться в неприятности по полной. Не хочешь зла — не делай добра. Истина.
Савина закончила говорить, и судья приказал принести улики. При упоминании улик страх холодными щупальцами зашевелился в груди. Это могло значить только одно — для неё уже нет спасения. Никто не выступит в защиту травницы.
«Нашли козла отпущения и с огромной радостью отдали его в руки Красных Мечей. Неужели ты действительно полагала, что они прониклись к тебе симпатией, Веста? Пора бы уже понять, каковы по своей природе люди…»
С местными отношения сперва не заладились, но вскоре люди потеплели к тихой и довольно замкнутой девушке. А узнав, что она неплохо разбирается в травах, нередко приходили за помощью. Веста могла назвать многих, кто не раз и не два пользовался «чёрными» силами. И все они сейчас находились здесь.
В комнате царила тяжелая, ломящая виски духота. Дышать становилось всё трудней: слишком много людей собралось, а через окна почти не проникал свежий ветерок. Судья промокнул влажный лоб платком. Веста же прикрыла глаза, чувствуя, как начинает кружиться голова. Ей казалось, это безжалостное представление никогда не закончится.
Улик по мнению жреца Единого оказалось достаточно. Тут были и собранные накануне травы, которые тотчас обозвали колдовскими и нечистыми. Были и амулеты, которые она сама делала из камня, дерева или плела из нитей, тихо — тихо напевая заговор. Веста хотела было возразить, что никакое это не колдовство Отверженного, но вовремя прикусила язык. Была и шкатулка из красного дерева, внутри которой лежала старая, потертая колода карт, пропахших лавандой, осколок зеркала, и серебряный медальон в форме капли… А Весте казалось, она достаточно хорошо спрятала эти вещи. «Зарыла бы возле озера, никто бы не добрался. И почему я решила, что дома безопасней?» — с грустью подумалось ей.
Страх уступил место злости. Единственное, что Весте осталось от тех, кто был ей дорог. Никто не смеет прикасаться к её прошлому. Наблюдая за тем, как жрец брезгливо разглядывает вещи, Веста рванулась было вперед, но на локте тотчас сомкнулись сильные пальцы солдата. Он дернул девушку назад, и это не укрылось от глаз судьи.
— А, ведьма, твоё колдовство здесь не имеет силы! — он ткнул в нее пальцем. — Единый хранит нас от злых чар Отверженного! Мне кажется, улик было достаточно, мы выслушали всех свидетелей. Пришло время вынести приговор.
Озноб щекотливой волной прошелся по телу, и Веста передернула плечами. Внутри всё еще теплилась глупая надежда, что они разберутся: никакая она не ведьма. Просто травница. Молоденькая и глупая девочка, которая немножко верила в старых богов.
Судья молчал, с кривой улыбкой глядя на нее. Присутствующие затаили дыхание. Веста шумно сглотнула. Сердце билось так быстро, что казалось вот — вот выскочит из груди. Она нервно теребила край шерстяного платка. Не может же всё так закончится… Не может… Глупость какая‑то! Ну, какая из нее ведьма?! Она‑то и про Отверженного мало что знает, как и про нового бога…
«Ну же не тяни! Скажи ты уже наконец: считаешь виновной или отпускаешь домой!»
Голос судьи рассек сгустившуюся тишину.
— Виновна.
Виновна…
Отзвук этого слова еще секунды стоял в её ушах. В глазах от проклятого страха потемнело на несколько мгновений. Горло сдавил спазм, перехватило дыхание… Веста неожиданно осознала, что еще немного — и она расплачется. Горько — горько. Прямо, как маленькая девочка на глазах у всей этой толпы, которым только и надо, чтобы она молила о пощаде и со слезами пыталась доказать обратное.
«Вот тебе и спокойная новая жизнь! Вот тебе и тихий городок!»
Веста сделала глубокий вдох, заталкивая слезы поглубже, посмотрела в глаза судье. Внезапно её озарила дикая идея… Всё равно терять‑то уже нечего. Колдунья улыбнулась, сплюнула на пол и громко, отчетливо произнесла, глядя на судью:
— Будь ты проклят!
Кто‑то из толпы испуганно охнул. Кто сложил из пальцев оберегающий от нечисти знак и зашептал молитву. Проклятие ведьмы считалось чуть ли не самым страшным заклинанием нечистой силы.
Приметив скользнувшую тень страха по лицу мужчины, Веста внезапно для самой себя расхохоталась, чувствуя, как горячие слезы обжигают глаза.
Будь они все прокляты!
В Бездну всех!
Глава 3. Тени в отражениях Доминик
Вересковый Месяц, «Вересень» по старому календарю.
Двадцатый год от эры Нового Бога.
Прошло лето, началась дождливая и капризная осень. Её холодное малиновое дыхание уже чувствовалось в последних днях месяца Жатвы, а пришедшие с востока ветра раньше времени сорвали тронутую желтизной листву с деревьев.
Третий день подряд шел дождь.
И третий день подряд Доминик злился на Алевтина. За то, что тот опять заперся у себя и полностью погрузился в старые записи, где пытался отыскать разгадку. «Ключ», как он выразился. Учитель мог попросить Доминика помочь, он бы справился с этой ответственной задачей… Но нет же! Приходится выслушивать туманные «тебе еще рановато» или «потом я тебе всё расскажу», или «лучше займись своей домашней работой по алгебре». Алевтин выгонял юношу из своего кабинета, и Доминик оставался предоставлен сам себе.
Пока стояли теплые дни, он прогуливался по узким улочкам Тагуна, сидел в парке, наслаждаясь приятной прохладой в тени каштанов, рассматривал с любопытством людей. Бывало отправлялся к набережной или на площадь Художников, где можно было повстречать знакомых. Друзей у Доминика не было, и в такие дни он особо остро чувствовал их нехватку.
