Мальчишка шустрым паучком суетился на асфальте, семенил задом наперед, обратив к солнцу тощий, обтянутый застиранной парусиной тыл. Прокладывал меловую границу, уверенно отделяя тень от света, но то и дело срывался с терминатора в неведомые пространства. Натурщики обращали на него внимания не больше, чем на Рамиро, то есть, поглядывали лениво – и только.
«Фриза» остановилась.
– Эй, парень! – окликнул Рамиро.
Мальчишка выпрямился, тряхнул волосами, посмотрел, заслонившись от солнца сгибом руки. В пальцах он сжимал увесистый кусок известки.
– Поди сюда.
Он подошел. Нос измазан мелом, волосы прилипли ко лбу, глаза веселые. Уроки прогуливает, паршивец.
– Неплохо рисуешь. У меня есть работа для тебя. Нужно наколоть по контуру здоровенный рисунок, чтобы потом перевести его на стену. Плачу четвертной, если до вечера управишься. По рукам?
Мальчишка оттопырил нижнюю губу, подул вверх, сдувая прядку со лба. И кивнул.
– По рукам. Господин...? – вопросительно поднялись брови.
– Рамиро Илен, маляр-декоратор. Расписываю особняки богатым господам. Забирайся в машину. Известку выкини, а? Как тебя зовут?
– Каньявера.
То ли имя, то ли прозвище. Каньявера, тростник, осока, болотная трава.
Мальчишка неловко влез, уселся, вытер ладони о штаны. Запястьем сдвинул налипшие на лоб пряди, улыбнулся. Волосы у него и впрямь были охряно-пепельные, цвета сухой травы, но не скошенной, а той, что умерла стоя.
– Нам недалеко ехать, – сказал Рамиро. – Сейчас за парком свернем на Липовую... эй, что у тебя с руками?
Черные ногти. Извазюканные мелом пальцы, не сразу заметно. Рамиро сперва показалось – черный лак, ну и пусть, мало ли какая мода у нынешних школьников. А потом вдруг прошило догадкой – это отдавленные ногти, слезают, оттого и черные.
Ударил по тормозам.
Мальчишка молчал, Рамиро глянул ему в лицо. Странное выражение – недоверчивая улыбка, в глазах нарастает восторг.
– Черт! – Рамиро с силой шарахнул себя кулаком по колену.
Потом захохотал.
– Господин Илен, – сказал мальчишка. – Вы думали, что я человек? Мне... выйти из машины?
– Прикинь, – Рамиро фыркнул, достал пачку, вытащил зубами папиросу. – Вот, думаю, школьник уроки прогуливает. Вот, думаю, припашу бездельника к работе!
– Я и есть бездельник.
Несмелая улыбка, в глазах лучики.
Кто бы мог подумать. Впервые вижу такого фолари. Спутал, надо же, средь бела дня. Когти – когти! – подстрижены, ёпрст, как у кота. Может, еще и зубы подпилены?
Рамиро знал, что в принципе, фолари можно нанять – за еду или за услугу, денег они вроде как не берут. А может, теперь берут, кто их знает. Этот же согласился поработать за четвертак.
И работу они вроде бы выполняют, если уж берутся за нее. Ладно, посмотрим. Эксперимент, так сказать. Интересно, а если пригласить посудомойкой ту красотку со змеиным хвостом, она тоже пойдет?
– Сделка в силе, парень. Как, говоришь, тебя зовут?
– Каньявера. Или Каньета. Или Ньер. Или Ньет. Как хотите.
Вежливый! Господин Илен, ты когда-нибудь слышал, чтобы фолари говорил тебе «вы»?
Мир меняется. На твоих глазах меняется, идол стоеросовый, к добру ли, к худу, посмотрим.
Этот парень вовсе не школьник. Может, он вдвое старше тебя, господин Илен, может, ему тысяча лет. Не забывай об этом.
– Давай на «ты», – предложил Рамиро.
Фолари улыбнулся.
Прежде чем вручить Каньявере, или Ньеру, или Ньету колесико для разрезания торта, Рамиро обмотал ручку толстым слоем изоленты.
– Годится?
Парень кивнул.
– Катишь колесиком по контуру. В крафте получаются дырки. Потом крафт вешают на свежеоштукатуренную стену и затирают углем. Рисунок таким образом переводится на штукатурку. Это называется припорох. Рисовать прямо на стене очень долго и сложно, к тому же штукатурка высохнет.
– Я понял, – сказал фолари.
Крафтовая бумага с переведенным по клеткам эскизом застилала в мастерской весь пол, и у одной из стен была подвернута в рулон. Многофигурная композиция для главной залы, полотнище восемь на четыре. Его предстоит еще разрезать на полосы. По крафту плыли двенадцать лавенжьих кораблей, ведомых каманой – птицей с головой рыси, посредине, на фоне Стеклянного Острова, в лентах тумана стояли Сумеречная Королева и святая Невена, и по таким же лентам шагали на встречу союзникам-людям прекрасные воины дролери. Стеклянный Остров был пуст, хотя на деле там следовало изобразить полчища хтонических чудовищ, ньеровых соплеменников.
Заказчик особо подчеркнул, что видеть чудовищ у себя на стенах не желает, и Рамиро, наверное, впервые за годы работы, порадовался, что не рисовал фолари. Впрочем, Ньет то ли не понял сюжета композиции, то ли ему было наплевать.
Он взял колючее колесико и опустился на колени у края безбрежного полотна.
Рамиро поднялся на антресоли. Некоторое время понаблюдал, как мальчишка ползает по крафту под огромным наклонным окном, потом сел за стол и положил перед собой «Песни сорокопута».
***
Ньет проколол последнюю дырку в трескучем крафте, с трудом разогнулся, похлопал по коленям. Уголь с набросков незаметно переполз на ладони, штаны, локти и куда достал. Наверху, на антресолях, слышалось ровное гудение. Вроде как осиное гнездо.
Человек бормотал себе под нос, шуршал бумагой, чем-то щелкал.
Ньет слышал, как он дышит – ровно, не страшно.
Он постоял немного, поглядел на законченную работу, взял инструмент и неслышно, как кот, поднялся наверх.
Гудение шло от машинки, за которой сидел человек – ровный полупрозрачный лист с картинкой и много кнопок на длинной доске.
– Наш совет лордов умом рехнулся, – сообщил человек, ни к кому не обращаясь – Псих на них напал, чума, холера и проч.
Он понажимал на кнопки и снова недовольно хмыкнул. Картинка на листе сменилась.
– Я доделал, – сказал Ньет.
Человек обернулся, здоровенный, массивный. Ньет редко таких видел. Впрочем он в людях плохо разбирался.
В серых глазах мелькнуло недоумение. Брови чуть сдвинулись.
Да он забыл про меня, догадался Ньет. Дал работу и тут же выкинул из головы.
Человек взьерошил коротко стриженные волосы, моргнул.
– Дырки. Я все попротыкал, – пояснил Ньет и аккуратно положил на край стола доверенную железку. Она звякнула. – Вот.
– А, да, – взгляд человека прояснился. – Конечно. Ты...м...
– Каньявера. Или Каньета. Можно Ньер или Ньет.
Все равно не запомнит.
Фолари носили пук прозвищ, целый букет, как сноп морской травы. Не имея постоянного облика, они не имели и истинных имен, не то что альфары.
