Судя по внешности недавнего великана, оставшейся без изменений, Уоту стоило колоссального труда не вернуться к прежнему ужасающему облику. Пожалуй, это был подвиг, сохранивший исполину способность рассуждать связно.
— Колыбель, — пробормотал Сарын. — Кто-то упал в колыбель.
— Третью?
— Вторую.
— Да ну! Кого-то переделывают?
— Ты не знаешь, и я не знаю. Я давно здесь, в Среднем.
— А я давно там, — Уот указал на арангас, подразумевая разлом тверди. — Ничего, я выясню.
— Не надо. Ты расширишься и забудешь.
— Не забуду, — без особой уверенности пообещал Уот. — Я не забуду, дядя Сарын. Я спущусь, посмотрю.
— Все, проехали. Не наше дело. Как отец?
— Спит.
Заговорив об отце, который спит, исполин чуть-чуть вырос.
— Часто спит?
— Все время.
Исполин вырос еще чуть-чуть. И еще.
— Ты его буди, хорошо?
— Я его бужу.
Он рос и рос, быстро возвращаясь в исходное состояние.
— Чаще буди! — мальчик торопился, видя, что скоро его перестанут понимать, а может быть, и слушать. — Чаще!
— Бу-у-у! — взревел развеселившийся Уот. — Бужу, да! Беру рогатину…
— Зачем рогатину?
— Надо! Рогатину в семь саженей! Меня верхние адьяраи научили! Беру и всаживаю — под ребра! Кэр-буу! Раз, и под ребра! Он как завопит! Как вскинется! А я бежать! Хыы-хыык! Гыы-гыык! Потеха! Пусть на мамку кричит, пусть лупит…
— Пусть, — со вздохом согласился мальчик. — Рогатина? Прекрасная идея. Ты, главное, буди. Ему нельзя все время спать, пропадет. Не добудимся.
— Спускайся к нам, дядя Сарын! Дам тебе рогатину!
— Спасибо, Уот. Лучше ты ко мне.
— Лучше ты! Вот спроси, зачем? Спроси!
— Зачем?
— Земляное Пузо будить! В две рогатины!
— Нехорошо так о родном отце…
— Хорошо!
— Ну, значит, хорошо. Тебя не переспоришь.
— А-а, буйа-буйа-буйакам!
Позже, когда разлом затянулся окончательно, мальчик, который не был мальчиком, еще с полчаса поиграл на дудке. Затем он встал и пошел домой: в насмерть перепуганный грохотом поселок — и первым, сопровождавшим приход Уота из-под земли, и вторым, ознаменовавшим чье-то падение с небес. Следовало успокоить людей, вернуть им уверенность в завтрашнем дне. До истории, которая произойдет с другим мальчиком — вне сомнения, мальчиком, и никем иным — оставалось без малого двадцать лет. Но дудочник знал: когда Юрюн Ар-тойон, Белый Владыка, создавал время, он создал его достаточно. Еще он знал, что если кто-то и создал время, так уж никак не Юрюн-тойон. Впрочем, вступать по этому поводу в дискуссии Сарын-тойон, больше известный как Первый Человек, не собирался.
Смотри, будь примером людям во всем,
Будь прямым, как стрела
О трех остриях!
Будь прославленным, смелым бойцом,
Как острога о восьми остриях…
«Нюргун Боотур Стремительный»
1
Хороший стрелок — сердитый стрелок
— В колоду неинтересно.
Кустур опустил лук и почесал кончик носа. Он всегда так делает, когда думает. Или когда не знает, чего хочет. А случается, просто так чешет.
— Давай подальше отойдем, — предложил я. — Только стрелы сначала вытащим.
— Ну-у, давай…
Со стрелами пришлось повозиться: засели, гады, хоть зубами тяни. Кустур достал ножик, принялся расковыривать сухое дерево.
— Хорошие наконечники! Если они в деревяшку так входят…
— А то! — воспрял Кустур. — С такими хоть на волка, хоть на рысь…
— Отец не заругается?
Отец Кустура — кузнец. Нам вообще-то железные наконечники на стрелы ставить нельзя. Железные — для взрослых боотуров[2] и охотников. Но когда Кустур разжал ладонь, и на ней звякнула-блеснула целая дюжина — смотри, чего принес! — разве ж можно было отказаться?
— Не заругается, — рот Кустура расползся в улыбке до ушей. Того и гляди, щеки треснут. — Ты мне верь, я честный-пречестный.
— Он что, разрешил?!
— Разрешил, да не он! Я их сам отлил! И заточил.
Похоже, не врет. Вон, от гордости чуть не лопается. Ну и правильно! Если сам сделал — есть, чем гордиться.
— Здо̀рово!
— Нож видишь? Тоже сам ковал.
Нож, честно говоря, у Кустура дрянь дрянью. Зато своими руками кованый! Отец его третий год учит. Вырастет — тоже кузнецом станет. Старики рассказывали, отец Кустура — кузнец в восьмом колене. А Кустур будет — в девятом. В девятом колене можно великим мастером стать, каких и земля не знала, и небеса не видывали. С другой стороны, род — родом, колено — коленом, а учиться все равно надо. Еще как! Всех чему-то учат, кроме меня. Ты, Юрюнчик, сын Сиэр-тойона! Тебе, Юрюнчику, отроду все дано. Не надо тебе ничему учиться! Вот съездишь в Кузню, солнце наше, все узнаешь-сумеешь…
Я им что, наконечник? Ножик?!
— Давай с того пригорка?
— Далеко-о… А, ладно, давай!
Я оттянул тетиву до самого уха. С презрительным фырчаньем стрела вспорола листву и исчезла в зарослях орешника. На целых два кулака выше! Ну вот, теперь стрелу искать…
— Кырык[3]!
Кустур победно вскинул лук над головой: его стрела глубоко вонзилась в верхний край искромсанной колоды. Вот вам и «отроду»! Вот вам и «дано»! Вот вам и сын Сиэр-тойона, которому учиться — зря время тратить…
Позорище косорукое! Слепыш землеройный!
Я давно заметил: если сержусь, все начинает получаться. Сердиться лучше на кого-нибудь. Еще лучше — с оружием в руках. Жаль, на Кустура злиться не за что, а больше рядом никого нет. Остается ругать самого себя. Тоже помогает, но не так хорошо. Вот, уже лучше: попал. Правда, в самый краешек…
— Кырык! Кырык! Смерть тебе, подлый адьярай!
Говорят, у злобных выходцев из Нижнего мира рожи на пеньки похожи. Если так, тогда да: колода — в точности башка адьярая. И вся стрелами утыкана. Кустур молодец: ни разу не промазал.
— Ворона!
— Где?
— Вон…
— Ага, вижу.
У Кустура стрелы кончились. Пока будет за ними бегать, ворона улетит. А у меня одна осталась.
— Далеко, не попадешь.
— А я и не собирался! Зря птиц бить Бай-Баянай не велит.
— Ха! Станет Бай-Баянай ворон считать! Других забот у Хозяина Охоты нет! Если стрелять не собирался, чего лук поднял?
И правда, чего это я? Даже не заметил, как стрелу на тетиву наложил. Далеко, прав Кустур. Промажу. Я и в колоду-то не очень, а тут… Добить бы до осины, где ворона сидит — уже подвиг!
