Однажды герой небылицы спас от верной гибели некоего мудреца. Переполненный благодарностью, мудрец спросил: нуждается ли столь могучий рост в услугах его знаний? Великан, не задумываясь, ответил, что очень хотел бы ещё вырасти, да не знает, как это сделать. Нет ничего проще, — уверил его мудрец. Нужно только желание и терпение. Затем объяснил, что в каждом из живущих сокрыта какая-нибудь способность — у великана, например, это способность расти — а чтобы способность проявилась в полную силу, надо её развивать. Способность великана расти проявилась у него в молодости, и он быстро стал выше всех, а потом спряталась, замерла, растворилась в неотложных делах. Пробудить её можно, — утверждал мудрец. Сделать это помогут специальные упражнения. И он показал великану, какие именно движения тот должен производить каждое утро, чтобы разбудить спящий организм, заставить его вновь тянуться ввысь.
Великан принялся усердно выполнять указания мудреца, и вскоре обнаружил, что начал увеличиваться в росте. Поначалу он радовался, как в пору юности, помогал людям с особенным удовольствием, потому что перестал бояться. Он поверил: отныне никто не сможет сравниться с ним в умении вершить добро. Но постепенно помогать людям делалось всё трудней и трудней. Это было очень странно и страшно. Чем выше становился великан, тем мельче и незначительнее казались ему люди, тем сложнее было разглядеть маленькое несчастье маленького человека. Теперь ему трудно было даже ходить, поскольку он запросто мог кого-нибудь раздавить. В конце концов великан понял, что больше он ничем не может быть полезен этим букашкам, испуганно разбегающимся из-под его ног. И тогда он выбрал самое пустынное место, встал там осторожно, решив, что если уж добро у него не получается, то хоть вреда не будет. Ведь он превратился в настоящего исполина, размеры которого не умещаются в воображении, и неловким движением ноги легко мог бы снести целый город.
Небылица заканчивается трагично. Так и стоял великан неподвижно, продолжая между тем неудержимо расти. Головой он уже подпирал небесную твердь. И в один жуткий миг твердь не выдержала, подалась его напору, треснула. В ней образовалась дыра, и великан, не долго думая просунул туда голову. Что он там увидел, никому не ведомо. Оказалось по ту сторону Неба нечто такое, что человеку знать не положено, каким бы высоким он ни был. Подкосились у великана могучие ноги, и упал он замертво, принеся неисчислимые беды любимому им миру. Глаза у него были выжжены. С тех пор каждый день ровно в полдень сквозь дыру в небесной тверди Неведомое осматривает мир ослепительным взглядом, напоминая всем живущим суровый закон соизмерения.
Такую вот странную небылицу лихорадочно записывал Оборвыш.
Когда день заканчивался, когда в голове стало пусто и легко, когда пришло время полюбоваться сделанным, знакомый голос окликнул Оборвыша:
— Эй, мыслитель!
Оборвыш с болью оторвал взгляд от исписанных листов бумаги. Пузырь уверенно шёл к нему, топча башмаками траву, жуя на ходу лепёшку, сплёвывая шелуху вместе с излишками слюны, привычно ухмыляясь, а позади степенно вышагивал топтун, волоча гружёную повозку, и Оборвыш суетливо спрятал творение рук своих. Пузырь остановился рядом.
— Вот это да! — изумился он. — Ты так и не слезал с пня целый день?
— Слезал, — ответил Оборвыш. — За лиственник прятался, когда нужда одолевала.
— А я думал, ты в город идёшь. Наврал мне?
— Я иду в город.
Пузырь оскалился: ему было весело.
— Этак ты всю жизнь будешь идти и не дойдёшь! А я вон успел в деревеньку местную сходить, — он почмокал губами, делая многозначительную паузу. — Удачно сходил, весь товар обменял. Решил возвращаться в город.
— Поздравляю, — сказал Оборвыш.
— Кстати, я топтуна купил, — похвастался Пузырь. — Очень дёшево, опять же повезло. Хороший топтун, послушный.
Животное мирно стояло чуть поодаль. Оно ужинало — обдирало шершавым языком кору с ближайшего дерева. Его бока, покрытые редкими кустиками шерсти, ритмично вздымались и опадали. Животное было уверено в завтрашнем дне — точно так же, как его новый хозяин.
— А что ты тут делал? — хитро спросил Пузырь. — Я заметил, как ты что-то там прятал.
— Я прятал? — удивился Оборвыш. — Зачем, Пузырь? Тебе, наверное, показалось.
Бывший друг возмутился.
— Вот ещё! Ничего не показалось! Я собственными глазами видел, как ты под тощий зад что-то сунул. Давай, показывай, мыслитель, не будь иноверцем!
— Нет! — сказал Оборвыш твёрдо. Тогда Пузырь нежно обнял его, легко приподнял и пересадил на траву. Трава была влажной.
На пне лежала небылица.
— Бумага, — тихо произнёс Пузырь. С благоговейным трепетом взял жалобно зашелестевшие листики. — Настоящая…
Оборвыш медленно поднялся, мрачный, как вечернее небо, и вынул плод своей фантазии из рук бывшего друга. Тот не сопротивлялся — зачарованно смотрел на драгоценный предмет.
— Бумага, — повторил Пузырь, поражённый. — Неужто настоящая?
— Настоящая, — буркнул Оборвыш.
— Откуда она у тебя?
— Нашёл, — он аккуратно сложил рукопись в заплечник.
— Ты знаешь, сколько она стоит?
— Знаю.
Пузырь долго молчал. В глазах его мерцала зависть.
— А зачем ты её исчиркал?
Оборвыш криво улыбнулся. Лёгкое раздражение, на миг посетившее сознание, быстро отступало.
— Писал, — объяснил он. — Записывал небылицу.
— Писа-ал? — протянул Пузырь. И чуть не выронил лепёшку от изумления. — Ты умеешь писать?
— Да.
— Как жрец, что ли?
— Это не запрещено.
— Ну, мыслитель… — Пузырь не знал, что и сказать, какое ругательство найти. — Где обучился-то?
— На пнях.
— Понятно… От нечего делать.
— Да, ты прав, — Оборвыш зевнул, потянулся, неторопливо надел заплечник и, не оглядываясь, пошёл вглубь леса.
— Эй, погоди! — окликнул его Пузырь. Он остановился. — Ты куда? Давай, вместе заночуем!
— Я подумал, что ты захочешь ужинать в одиночестве.
Пузырь добродушно посмеялся.
— Ничего, поделюсь с тобой. Земляк как-никак. Интересно ведь, второй раз встречаемся сегодня!
Оборвыш вернулся, улыбаясь. Он вдруг ощутил радость оттого, что Пузырю, оказывается, небезразлично его общество. Точнее, не очень безразлично. Конечно, друг детства нынче стал толстым, самоуверенным, испорченным дорогой перекупщиком, но всё-таки это был он. И пусть Пузырь покинул деревню в качестве «бывшего друга», пусть их тогдашняя ссора оставила в памяти гнусный след, всё-таки это был он.
