И в замок начали прибывать жонглеры и фокусники.
Их набралось так много, что гарнизон пришлось переселить за стены замка в шатры, так что со стороны могло бы теперь показаться, будто замок Бенойк находится в осаде.
Те музыканты и сказители, которым не нашлось места в замке – несмотря на переселенный гарнизон – тоже устроились под стенами. Кто остался жить в своей телеге под навесом, кто разместился на голой земле, кто разбил небольшой шатер… Каждый поступал по своему усмотрению.
И началась совершенно невероятная жизнь. Солдаты гарнизона, горожане и жители замка заводили кратковременные, но очень бурные отношения с пришлыми артистами. Певицы и акробатки охотно проводили время с бывшими товарищами Цинфелина, их товарищи – жонглеры и музыканты – развлекали дворцовых дам. Разумеется, случались всякого рода недоразумения, и не одному музыканту пришлось спешно покидать Бенойк, спасаясь от разъяренного мужа какой-нибудь сугубой любительницы лютневой музыки.
Ежедневно юного графа приводили в большой зал – в былые времена здесь устраивались пиршества.
Цинфелина усаживали на большой трон, стоявший у стены в торце зала, под гигантским изображением родового герба. Справа и слева от трона выстраивалась стража: не столько для того, чтобы охранять самого Цинфелина, сколько для того, чтобы в случае вспышки ярости со стороны юного графа спасти ни в чем не повинных музыкантов.
Пару раз Цинфелин все-таки ухитрялся вывернуться и наброситься на какого-то не угодившего ему бедолагу. Тот еле унес ноги из Бенойка. Гарлот послал ему мешочек с монетами – в знак утешения, подарил подбитый мехом плащ и попросил прощения.
Впрочем, это был единичный случай, ибо скоро Гарлот понял: одаривать всех обиженных Цинфелином – никаких денег не напасешься.
Юному графу не нравилась музыка. Он зевал, когда ему читали поэмы, требовал выпивки и еды, когда прелестные танцовщицы показывали ему самые соблазнительные танцы. Ни жонглеры, ни дрессировщики зверей, ни акробаты не в силах были вызвать на его лицо улыбку.
Тем не менее праздник продолжался. Странное то было празднество: все веселились насильственно, с большим трудом, в большой пиршественный зал шли как на казнь, с мрачным настроением. Слухи о характере юного графа разошлись среди артистов со скоростью лесного пожара. Артист создан для радости – а какое может быть удовольствие веселить человека, который только о том и мечтает, чтобы тебя удавить!
И только однажды Цинфелин выказал некоторое подобие интереса.
Перед ним выступали два странствующих фокусника, мужчина и женщина. Одеты они были в странную одежду – просторные шелковые рубахи, расписанные изображениями удивительных существ, и штаны с пузырями над коленями. Множество лент, байтов и бусин украшали их наряд.
Оба они по-своему очень красивы, с молочно-белой кожей и темными глазами. Они обладали неуловимым сходством, которое могло быть и родственным, но могло быть связано с глубокой душевной близостью: так муж и жена, прожившие вместе много зим, становятся в конце концов похожи, как брат и сестра.
Цинфелин, впрочем, посмотрел на них без всякого интереса. Его обязали «насладиться» представлением – и он неподвижно сидел на своем троне, безрадостно наблюдая за фокусами.
Прочие артисты, танцовщики и музыканты, стояли поблизости, отдыхая и наблюдая за работой своих сотоварищей.
Молодой мужчина выставил посреди зала большое овальное зеркало и сделал широкий жест.
– Прошу вашу светлость посмотреть в это зеркало!
Цинфелин послушно наклонился вперед и заглянул в зеркало.
– Я ничего не вижу, – удивленно произнес он. И перевел глаза на фокусника: – Ты хочешь сказать, что меня больше не существует в мире живых? Что даже зеркала не отражают моего лица?
– Вовсе не это, – поспешно возразил фокусник. – Я лишь хотел удивить вас. Взгляните же, может быть, теперь вы увидите кое-что…
И снова Цинфелин подчинился и с самым равнодушным видом посмотрел в зеркало. Теперь оттуда выглядывала та женщина, которая была с фокусником.
Цинфелин невольно обернулся, чтобы посмотреть – не стоит ли она за его плечом; но рядом с ним никого не было. Трон, герб на стене – и все. Женщина куда-то скрылась.
– Где она? – спросил Цинфелин. – Это какая-то загадка? Учти, я не люблю загадок!
– Вашей светлости не придется ничего отгадывать – я все расскажу и покажу сам. Но разве вашей светлости не хотелось бы немного удивиться?
Цинфелин задумался, намереваясь как можно бодрее добросовестно ответить на этот вопрос.
Потом покачал головой:
– Я вообще не хочу ничего чувствовать. Если я допущу чувства в мою душу, то первым, что в нее войдет, будет боль, а мне бы этого не хотелось…
– Будем рассматривать удивление как явление рассудочное, а не душевное, – предложил фокусник.
– О, ты, кажется, изучал философию? – Цинфелин подался вперед, внимательно всматриваясь в фигляра. – Странно, – пробормотал он. – Сейчас, когда я получше разглядел тебя, мне кажется, будто я вижу человека, получившего хорошее воспитание… И это меня настораживает. Проклятье, кажется, тебе все-таки удалось меня удивить!
– Это не входило в мои планы, – поспешно сказал фокусник. – Моя персона не должна занимать вашу светлость ни в коем случае. Единственная моя цель – развлечь вашу светлость. Прошу, попробуйте еще раз посмотреть в зеркало.
Цинфелин глянул на полированную поверхность стекла и отпрянул: девушка смотрела оттуда и улыбалась. В этот миг фокусник хлопнул в ладоши, и его спутница выскочила из сундука, стоявшего возле стены.
Даже артисты, втайне завидовавшие фокуснику (еще бы! с ним единственным Цинфелин заговорил), разразились восторженными криками. А фокусник взметнул руки и снова указал на зеркало.
– Посмотрите теперь.
Цинфелин наклонился вперед, а затем – о чудо! – встал с трона, приблизился и присел перед зеркалом на корточки, внимательно всматриваясь.
Он видел незнакомый берег. Волны бились о скалы, высоко под самыми тучами виден был замок, а над островерхими башнями замка летали птицы.
Затем картина изменилась: теперь перед глазами молодого графа предстали купающиеся в море девушки с длинными зелеными волосами и прозрачными глазами цвета аквамарина. Вот одна из них нырнула, над волнами мелькнул русалочий хвост…
Сценка исчезла в брызгах пены и сменилась видением густого леса. Темно-зеленое кружево папоротников скрывало неподвижную фигуру убитого воина; кровь яркими рубинами алела на траве и листьях. А рядом с воином лежало мертвое чудовище, и прекрасная дева стояла, в печали глядя на погибшего…
