Петр Верещагин - Право битвы

Сноровисто закрепив ременные лямки щита на правом предплечье, фон Дюренбрехт перебросил Weltschmerzer в левую руку и отдал противнику салют. Гэл ответил взмахом своего оружия.

Труба главного маршала звонко возвестила начало боя.

Топоры с лязгом грянули о подставленные щиты.

Отряд двигался медленно, явно стараясь не растревожить лежавшего на носилках. Одно мгновение Эрика была ни жива ни мертва, потом узнала отца во всаднике, что ехал справа от носилок, и перевела дух; Ульрих держался на лошади довольно твердо, несмотря на перебинтованную голову, и помирать явно не собирался.

Вступив в пределы своего замка, рыцарь неуклюже покинул седло и обнял подбежавшую дочь.

– Опять дрался? – укоризненно сказала она.

Ульрих не очень удачно скорчил виноватую физиономию, и здоровой левой рукой (правая висела на перевязи) взъерошил светлые волосы девушки.

– Прикажи, пусть позаботятся о пареньке. Ему куда больше досталось.

Раненого Кеннета ап Киана сразу перенесли в южную башню, в комнату для почетных гостей. Вообще-то таковая там первоначально не предусматривалась, ведь Дюренбрехт был прежде всего крепостью, и лишь потом – местом, где можно жить постоянно; однако высоко ценившая уют Аннабель, жена Ульриха и мать Эрики, чрезвычайно быстро сделала нависающую над Медным ущельем сизую каменную громаду – прежде всего домом, и лишь потом – строением военного характера. Более восьми лет назад Аннабель умерла от лихорадки, но все переделки сохранились и поддерживались в порядке. Конечно, стань Дюренбрехт сердцем битвы… однако пока, в мирное время, от них была только польза – а ни альмы, ни франки, ни швицы не имели обычая без нужды переводить на дрова скамью, на которой сидят.

Рыцарь заявил, что его царапины не опасны и прекрасно затянутся сами собой. Демонстративно проигнорировав эти слова, Эрика целеустремленно размотала повязки, обработала рану на виске (скользнув по черепу, лезвие стесало кусок скальпа примерно с пол-ладони), осторожно проверила, правильно ли соединены концы сломанной плечевой кости, уложила руку в лубки и вновь плотно забинтовала. Затем обругала отца за пренебрежительное отношение к двум десяткам других ссадин, намазала его смесью из трех целебных мазей и заставила выпить полдюжины исключительно мерзких отваров (честно говоря, Ульрих предпочел бы еще раз оказаться в битве при Ларше, однако его мнения тут не спрашивали). После этой экзекуции рыцарю было строго-настрого приказано не поднимать ничего тяжелее кружки без личного дозволения главного врачевателя, каковая должность покуда принадлежит здесь ей, Эрике фон Дюренбрехт. Принеся в этом клятвенное заверение именем святой Моники, покровительницы страждущих, Ульрих был освобожден, и направился в свои покои.

Сама же девушка пошла заняться вторым раненым. Конечно, там уже должен был возиться старый Ник, бывший армейский лекарь (в замке он находился скорее на правах старинного боевого товарища, нежели слуги) – но Эрика не доверяла ему, справедливо полагая Ника слишком большим любителем горячительных напитков, чтобы разрешать ему применять свое целительное искусство на чем-либо серьезнее синяка под глазом…

Ульрих фон Дюренбрехт не обладал талантом прорицателя или ясновидца.

Тем не менее, он без труда мог предсказать: месяц-два спустя – смотря как скоро Кеннет самостоятельно сумеет встать на ноги, – снова начнется ТОТ разговор. И на этот раз он, Ульрих, выслушает собеседника.

Потому что на Суде Стали, как и в жизни, прав тот, кто сильнее.

Просто на нем, как и в жизни, сильнейший не всегда побеждает…

Кеннет – заслужил, заработал право быть выслушанным. Заработал, как и приличествует воину, оружием. Заработал, решившись поставить на кон свое право битвы. А что проиграл – невелика беда, немного опыта поднаберется да силенок подкопит – и Ульриху придется очень попотеть, чтобы совладать с молодым гэлом.

Да это и не нужно. Так, разве что удовольствия ради, кости поразмять…

Рыцарь прошелся по залу, остановился у висевшей на стене небольшой коллекции орудий, предназначенных для принудительного сокращения срока человеческой жизни. Погладил яблоневую рукоять топора, отполированную его ладонями.

– Что, Weltschmerzer, согласен? Хороший парень?

Топор красноречиво промолчал. Он редко высказывал мнения о тех, по чьим костям прошелся. О других, впрочем, тоже.

– Если Эрике он действительно по сердцу придется – почему нет, а? В конце-то концов, могу я единственной дочери подарок сделать?

Топор вновь промолчал. Встревать в семейные отношения он не любил. Вот в чей-нибудь череп – тут пожалуйста, тут все открыто и понятно.

– А когда этот юный герой на свой подвиг отправится, ему не помешает хороший спутник. На которого положиться можно и должно. Я прав, а?

Weltschmerzer ничего не ответил и на это.

– Решено, – молвил Ульрих, – он уезжает в странствия, я готовлю все к свадьбе. А ты – ты будешь оберегать его в походе, и смотри мне без фокусов! Вернешься без него – в переплавку пущу, на подковные гвозди, а топорище – в печку!

Пустая угроза, мог бы подумать топор, оружие обычно не возвращается без своего хозяина. Но что он подумал, и подумал ли вообще – осталось неизвестным…

К О Н Е Ц