Несколько дальше поднимается дворец Броад-ин-Гхам, его длинные остроконечные шпили возвышаются над Ньюдоном, а мостики и причудливые башенки образуют на фоне розового камня зубастую паутину. На балконе стоит королева собственной персоной — огромная, пережевывающая цветы мяты — и любуется зрелищем: нескончаемый поток воды, а в небе проплывают, словно киты, огромные толстенные тучи, возможно это просто ее собственные думы. Дождь совершенно не трогает царственную особу: Ее Величество любит прогуливаться обнаженной, неся по висячим садам дворца четыреста фунтов жирной плоти. Но этот серый пейзаж — сама грусть! Однако для человека со вкусом, тем более с королевским вкусом, отсутствие бледных, желтовато-красных или кровавых роз может оказаться той самой причиной, которая погасит свет дня. Королева Астория уже готова была дернуть шнурок звонка и попросить что-нибудь с этим сделать.
А в других местах, дальше на восток, например в Спиталфилде или в Блекчапеле, банды зеленоватых гоблинов болтаются, выкрикивая непристойности, и пинают фонари: там нет никаких звонков и шнурков от них, за которые можно было бы дернуть.
Остановившись на середине моста Брукстоун, Глоин Мак-Коугх какое-то время принюхивался к влажному воздуху, а потом перегнулся через перила и взглянул на Монстра Тамсона. Огромная и медлительная река прокладывала путь своим широким величественным водам по самому центру Ньюдона.
По поводу этой реки существует легенда, одна странная теория, по которой река является в какой-то мере живым существом. Очередная глупая выдумка театраломанов, видимо придающая соли их существованию. Этим типам давно пора прекратить читать Греймерси и успокоиться, подумал Мак-Коугх, переходя мост. Нет ничего удивительного в том, что Джон чувствует себя лишним в подобной компании. Ты только подумай, мир — сцена. Мир — это кровать, вот так! Огромная кровать с лежащим на ней карликом.
Глоин широким метафизическим зевком отогнал эти глубокие и опасные мысли и улыбнулся. Сейчас он вернется к себе домой, посадит семена и закурит большую трубку. И наконец-то почувствует себя хорошо.
Я со всей очевидностью провалил самоубийство.
На самом деле мне просто не дали времени осуществить свой план. В тот самый момент, когда я уже собрался опрыскать себя бренди и зажечь спичку, в мою дверь позвонил этот великий придурок — эльф Вауган Ориель. Воспитание не позволило мне оставить его стоять под дождем.
С тяжелым вздохом я пошел открывать дверь. К тому времени Пруди уже ушла, и мне пришлось самому семенить по длинному коридору. Ориель стоял перед входной дверью с идиотской улыбкой на лице, держа в руках дурацкий цилиндр. Его длинные фиолетовые волосы были насквозь промокшими, впрочем, точно так же как и костюм, шелковая рубашка и шерстяное пальто с клетчатыми отворотами, очевидно купленное по золотой цене в «Вери фэари граунд».
— Ориель, — сказал я, — каким ветром тебя сюда занесло?
Он продолжал стоять на пороге все с той же идиотской улыбкой на лице, не обращая никакого внимания на проливной дождь.
— Привет, Джон Мун, заплесневелая ты старая крыса!
— Сам такой. Не хочешь ли зайти?
— Я говорю: «Не хочешь ли зайти?»
— Ты ничего не замечаешь?
Вид у Ориеля был ужасно разочарованный.
Я внимательно его осмотрел. К чему он клонит?
— Ну ладно, вижу, что ты… ну… совсем промок?
Он пожал плечами.
— Мне надо бы уже привыкнуть к твоим афоризмам, — тяжело вздохнув, назойливый приятель энергично сунул мне в нос мокрый цилиндр. — А это что, это что, по-твоему?
— Это всего лишь шляпа, — ответил я.
— Именно так.
— А ты чего хотел?
— Джон, — начал он и вошел в прихожую, даже не вытирая ноги, — Джон, сегодня утром эта шляпа была цвета морской волны. Слушай, а где Пруди?
— Отправилась на пьянку, — ответил я, проводя его в комнату. — Цвета морской волны, говоришь?
Ориель окаменел в явно оскорбленной позе.
— Ты что же, ничего не видишь? Теперь она черная.
— Ну и великолепно, — ответил я, взяв цилиндр. — Но, видишь ли, мне кажется, что она больше похожа на шляпу цвета морской волны.
Он вырвал цилиндр у меня из рук.
— Просто не понимаю, как только ты можешь… Что?
— Она цвета морской волны, — повторил я. — Твоя шляпа цвета морской волны. А вовсе не черная.
Обалдевший эльф поднял цилиндр повыше и уставился на него, нахмурив брови:
— Цвета морской волны?
— Определенно.
— Но с оттенком черного.
— Цвета морской волны, — настаивал я. — К тому же очень плохо сшитая. У кого ты ее заказывал?
Какое-то время он посвистывал сквозь зубы, затем начал оглядываться в поисках места, куда можно было бы себя уронить. Наконец Ориель выбрал для этого мое любимое кожаное кресло.
— Я бы с удовольствием выпил немножечко бренди, — сказал он.
Мне оставалось только отправиться на кухню. Там с оскорбленным видом меня ожидала оставленная бутылка. Ко времени моего возвращения в комнату Вауган Ориель превратился в огромный разваливающийся каркас, у ног которого стоял цилиндр. Я протянул ему бутылку. Он дрожащими руками взял стакан и осушил одним глотком, глаза его смотрели куда-то в даль. Можно было сказать, что эльф постарел на двадцать лет.
— Знаешь, — сказал я, — возможно, это была ошибка, моя ошибка. Кажется, она настоящего черного цвета.
— М-м-м?
— Твоя шляпа, — уточнил я, поднимая предмет преступления. — На самом деле это не так уж и важно. Цвет морской волны в действительности просто одна из разновидностей радикального черного цвета.
— Угу, — вздохнул Ориель, откидываясь в кресле.
Цилиндр был возвращен на пол.
— Я полное ничтожество, — продолжил эльф. — Ничтожество, ничтожество. Самое настоящее оскорбление для всех законов магии. Это просто поразительно. Через три дня у меня экзамен за первый курс, а я не могу изменить цвет собственной шляпы.
На это было нечего ответить. Каждый год разыгрывалась одна и та же комедия. Ориель отправлялся сдавать экзамены за первый курс и с треском проваливался. Насколько мне известно, он был единственным представителем своей расы до такой степени не способным к практическим приемам искусства магии. Его уровень некомпетентности уже сам по себе являлся чудом.
На данный момент я прекрасно знал, что меня ожидает дальше: он снова провалится (экзамен за первый курс заключался в том, что надо было подняться в воздух и перевернуть вокруг себя стол весом в восемьсот фунтов). А мне придется, о ужас, там присутствовать для того, чтобы собирать обломки. Одна только мысль о перспективе утешать этого двоечника ввергала меня в уныние.
