По какой-то непонятной причине все его чувства вдруг обострились и сосредоточились на этой коляске — колеснице Повелителя Гроз, угольно-черной, металлической, увлекаемой такой же угольно-черной упряжкой скакунов. Возможно, именно эти животные сначала привлекли его внимание, ибо он никогда еще не видел такой породы.
У мужчины в колеснице была дорфарианская кожа цвета черной меди и черные волосы. Его лицо было необычным, странно искаженным — как будто за ним скрывалась какая-то тщательно подавляемая и грозящая вот-вот вырваться наружу жестокость — но внешне красивое и унаследовавшее большие темные глаза его матери, Вал-Малы. Он был весь в черном, с золотой цепью, пересекающей широкую грудь. Поводья он держал в правой руке, а в левой сжимал кнут с позолоченной рукояткой. И на этой левой руке была перчатка, а на мизинце тускло поблескивал дымчатый сапфир.
Это был Верховный король. Этот смуглый страннолицый человек был его царственным Врагом.
До этого мига он был всего лишь фантомом; теперь же, точно по неумолимой воле судьбы, вся ненависть Ральднора сосредоточилась на нем.
В розовом сердце Лин-Абиссы расположился Город Наслаждений, место, посвященное плотской стороне культа Ясмис, богини любви. Когда на город снизошли голубоватые сумерки, Зарос пришел за ним, и вскоре они покинули почти опустевшую гостиницу и бледную девушку, оставшуюся сидеть у огня.
Она не захотела идти в знатный заравийски дом. Этот обед почему-то ассоциировался у нее с тем страхом, который она испытала в доме оммосца, Иир-Дакана. Но оставаться в одиночестве в этой скрипучей сумрачной комнате с коптящим огнем в камине она тоже не хотела. На лестнице она нерешительно тронула Ральднора за локоть.
— Тебе очень нужно уйти с Заросом? — пролепетала она.
— Ты же знаешь, что да. Я ведь тебе объяснял — мы идем к меховщику, поговорить о волчьей шкуре.
— Но разве обязательно идти к нему именно сегодня?
— А почему нет?
Она не могла ему этого объяснить.
Вскоре он начал терять терпение. Она пыталась сдержать слезы, зная, что он не выносит ее плача. В его глазах появилось то выражение, которое всегда пугало ее. Она не доставляла ему удовольствия — да и разве она могла сделать это, если даже не знала, как? Поэтому ему не оставалось ничего другого, как искать это в другом месте. Она уже поняла, что он собрался в бордель.
Теперь слезы беспрепятственно текли по ее лицу, и она не утирала их.
Узкие улочки зазывно сияли огнями в окнах. Принаряженные женщины выставляли свои прелести на высоких помостах — огненные танцовщицы из Оммоса и Закориса, заклинательницы змей из Лана и Элира. Сутенеры во все горло расписывали достоинства своих самых дорогих шлюх.
— А груди… ммм… а бедра какие….
— Ага, по три того и другого, — заметил Зарос в толпу.
Они подошли к украшенной мишурой двери и зашли внутрь.
В центре комнаты возвышалась статуя обнаженной Ясмис, вокруг которой извивалась девушка-акробатка. Там и сям сидели многочисленные клиенты, потягивая напитки и наблюдая за ней.
Они уселись в нише, и бармен без приглашения принес им вино, заломив за него совершенно несусветную цену. Ральднору стало не по себе. Через некоторое время в комнате появились еще две девушки.
Они могли бы сойти за сестер — обе хорошенькие, меднокожие, с круто вьющимися иссиня-черными волосами и золотыми блестками в уголках глаз.
Их платья были из просвечивающего газа, искусно задрапированные так, на груди и бедрах становились непрозрачными, открывая при этом красный драгоценный камень, сверкающий в пупке, и золотые лучики, отходящие от него, на животе каждой из них.
Разом защебетав, они весело поприветствовали Зароса, но одна послушно уселась рядом с Ральднором и подлила ему вина.
— Ты очень красивый, — прошептала она ему поверх кубка жеманно. — Меня зовут Яйни. А ты с Равнин.
— Да.
— В этом вине любовь, — шепнула она. Он понял, что она имеет в виду добавленный в питье афродизиак и отставил свой бокал, даже не пригубив. Она заинтересованно взглянула на него, потом улыбнулась. — Наверху есть комнатка.
Он поднялся, смущенный этим сексуальным этикетом, о котором не имел ни малейшего понятия.
Он пошел вслед за ней в комнату, в которую помещалась лишь одна кровать. В притушенном свете лампы она обняла его с нежной, искусно разыгранной страстью. Ее губы и легкие пальцы творили чудеса, а когда он принялся ласкать ее податливое, льнущее к нему тело, она, похоже, тоже возбудилась, хотя, возможно, это всего лишь было ее ремесло — казаться возбужденной.
Много позже, когда они лежали рядом в золотистой мгле, ему вдруг пришло в голову, что его мать тоже могла быть вот такой проституткой с солнечными лучами, нарисованными на животе золотой краской, и он недобро усмехнулся при этой мысли.
— Ты улыбаешься, — сказала она, приподнимаясь на локте и глядя на него. — Почему? Тебе было приятно со мной?
— Ну конечно же. Ты очень хорошенькая и очень умелая.
— Довольно жестоко говорить мне такие вещи после любви.
— Должно быть, ты считаешь меня очень наивным, — сказал он. — Я первый крестьянин с Равнин, которого ты развлекала?
— По тебе вообще не скажешь, что ты с Равнин. И что крестьянин. Ты презираешь меня за то, что я шлюха. И считаешь, что автоматически купил мое удовольствие.
Он взглянул на нее и понял, что она рассержена. Ее ответная пылкость, похоже, была действительно неподдельной. Он притянул ее к себе, целуя коралловые губы и окрашенные кармином соски.
— Снова и снова, — прошептала она, задохнувшись. — Ты неутомим, мой Повелитель Гроз. — Он будто и не услышал ненавистного имени. — Если я так понравилась тебе, может, ты как-нибудь заглянешь ко мне еще раз?
Но он ничего не ответил ей, если не считать того ответа, который дало его тело.
Ураган разметал тьму в его мозгу.
Он мгновенно проснулся, закричав, и девушка-заравийка схватила его за плечо.
— Что случилось? Плохой сон? Это был просто сон. Теперь ты проснулся.
— Нет, — сказал он. Его глаза были широко раскрыты. — Не сон.
В его мозгу бушевал тот чуждый, вторгнувшийся извне ужас, вызывая у него головокружение, дурноту и страх. Он выскочил из кровати, схватил свою одежду и поспешно оделся.
— Да что же это такое? — в отчаянии вздохнула она. — Позволь мне помочь тебе.
Но он уже скрылся за порогом. Опечаленная, Яйни сжалась в комочек на постели. Он стал первым мужчиной, который когда-либо доставил ей удовольствие. Она не ожидала такого напора, такой страстности и столь утонченной искусности от одного из спокойных и нетребовательных обитателей Равнин. А теперь он покинул ее — она не понимала, почему — как будто в него вдруг вселился какой-то демон.
