На другом берегу был обширный луг, поросший асфодилами. В самом конце его паслись темные коровы. За лугом была роща, откуда раздавалось пение, хлопанье в ладоши и звуки флейты.
— Вероятно, там живут чистые души, Тезей, скоро наша цель будет достигнута!
— О, если бы знал ты, товарищ, как хочется мне схватиться с каким-нибудь здешним уродом или исполином! Так бы, кажется, и переломал ему все ребра!
— Даже и Гадесу?
— Даже и Гадесу, Пирифой. Отдохнем только немного, и в путь! Сквозь деревья той рощи что-то светится: не дворец ли это твоей красавицы? Сядем вот на этот утес и будем смотреть на тот берег. Видишь, тени выходят резвиться на лугу. Хорошо им тут!..
Друзья сели. Под ними, внизу, медленно струила свои темные воды река забвения Лета. Вдали слышался глухой грохот катившихся камней. Они оглянулись в ту сторону и увидели, как трусливо шарахнулась снова было подобравшаяся к ним черная собака.
— Опять эта проклятая здесь! — вскричал Тезей. — Никак мне не удается в нее прицелиться! Только что взялся за лук, а ее уже нет! Это она воет?
— Кажется, она… Послушай-ка, ей откликаются другие собаки… Одна, две, три… Слышишь!
— Слышу; только это не собаки… Взгляни сам.
Пирифой взглянул и увидел, как из рощи выбежало около десяти крылатых дев с обнаженной грудью и распущенными волосами. Некоторые из них были с факелами, другие держали бичи, третьи потрясали цепями. С диким воем приближались они к берегу Леты и, распластав широкие крылья, перелетали одна за другой реку забвения. Намерения их были ясны. Они стремились к друзьям.
Сын Иксиона хотел встать, чтобы схватить копье, прислоненное к ближней скале, но — к удивлению своему — не мог шевельнуться. В бешенстве он рванулся — и все его усилия были тщетны. Тело героя приросло к холодной скале.
В недоумении он взглянул на товарища и увидел, что тот точно так же безуспешно пытается подняться с камня, на котором сидел.
Адские девы с громкими криками радости уже окружили друзей, и пока они держали тщетно сопротивлявшихся Тезея и Пирифоя, другие надевали им на руки тяжелые цепи.
Со злобным хохотом издевались они над связанными, ударяя их по щекам. Волосы дев шевелились, и друзья могли заметить, что в черных кудрях у них извиваются змеи… Горько потупились оба героя, не смея взглянуть друг на друга от стыда. А эриннии хохотали над ними. К хохоту их присоединилась и приковылявшая откуда-то Эмпуза. Смех ее был еще страшнее хохота адских дев.
— Дочери ночи, дайте мне напиться их крови, дайте мне насладиться их жиром, допустите меня отведать их мяса! — кричала старуха взвизгивающим от волнения голосом.
— Ах, Эмпуза, нам так жалко, что мы не можем исполнить твоего желания. Наш повелитель приказал взять их целыми и невредимыми.
— Ну, дайте мне хоть разик их укусить! Хи-хи-хи. Они хотели меня, старуху, застрелить! Хи-хи-хи! А вот не они меня, а я их… хи-хи-хи… укушу!..
Страшные зубы заскрипели у горла неподвижного Пирифоя. Он чувствовал у своего лица зловонное дыхание Эмпузы и закрыл глаза.
— Смотрите, он испугался! — провозгласила старшая эринния.
— Он испугался! — как эхо повторили остальные.
— Герой, замышлявший похитить Прозерпину! — продолжала она.
— Похитить Прозерпину! — подхватили подруги…
Эмпузу все-таки отогнали, и она ушла, изрыгая проклятия не только на Пирифоя и Тезея, но и на эринний и даже на самого Гадеса, издающего такие гнусные приказы.
Пирифой открыл глаза.
— Он смотрит! — воскликнула одна из эринний.
— Смотрит! — подхватили прочие…
— Да, мы оба смотрим на вас, — сказал обозленный Тезей, — и видим, что все вы не можете похвастаться красотой. Нет среди вас ни одной, которая обладала бы хоть сколько-нибудь приятным лицом. Все вы немного чем отличаетесь от Эмпузы!..
Эриннии обиделись и разлетелись в разные стороны.
Они были все-таки женщины…
— Вот тебе и супруга Гадеса! — продолжал Тезей, когда друзья остались одни. — Ловко нас обошли! Но ведь как крепко сковали, подлые! Верно, у них все было давно приготовлено… Как они только проведали?..
Пирифой не отвечал и только еще ниже склонил голову. Ему было неловко, что товарищ попал из-за него в беду.
— И, главное, боги не станут теперь за нас заступаться, — со вздохом продолжал Тезей.
В глубине души он хранил, однако, надежду на то, что его спасет Афина, всегдашняя его покровительница. Но второпях он не принес ей жертв, отправляясь в поход, а девственная богиня злопамятна. И Тезей погрузился в глубокую думу…
Кругом было все тихо. Из камыша глядела на героев маленькая нимфа с печальным лицом.
Около нее из-под воды вынырнули две новых крохотных, похожих на нее головки; лукавые темные глазки с любопытством поглядывали то на мать, то на неведомых пришельцев, словно стараясь решить, опасные или неопасные это чудовища…
…Резкие звуки пастушьей трубы пронеслись под сводами Тартара.
Гулко отдавались они среди черных утесов, заставив встрепенуться несчастных пленников. Гигантского роста, совершенно нагой пастух гнал стадо к реке забвения. Молча бежали по асфодиловому лугу быки и коровы.
Пастух не торопясь подошел к берегу и тихо опустился на прибрежные цветы. Свою трубу он положил рядом, а ноги стал полоскать в темной холодной воде. Взором он отыскал приросших к утесу героев.
— Что, попались, разбойники?
— Кто ты?
— Кто я? Меноит. Я все здесь знаю, ибо я здесь давно и не помню того времени, когда меня здесь не было.
— Ты и Персефону видел? Отвечай мне, пастух, часто она бывает в этих краях? Весела она или грустна? Любит ли она своего супруга? — засыпал Меноита вопросами Пирифой. — Отвечай мне скорее!
— Мне ли не знать Персефоны! — воскликнул Меноит. — На моих глазах вез господин свою невесту. Испуганная такая была… На моих глазах он и обвенчался с ней и на моих глазах ей изменяет… Я ведь знаю, зачем он так часто отправляется к истоку Стикса, к белой пещере с серебряными столбами, где живет его прежняя бледная любовница. Оттого он мне и стадо запретил туда гонять… И он думал это скрыть от меня, от своего старого верного Меноита!..
Старику, очевидно, хотелось показать свою близость к властителю Тартара…
— Ты мне не ответил, пастух, весела или грустна твоя царица… Любит ли она своего мрачного супруга?..
— Помню я женитьбу моего повелителя, — продолжал Меноит. — Пригнав быков на свадебный пир, я стоял у самого дворца. Отблеск факелов, помню, так и рдел на колоннах красного золота. Бледна и заплакана была молодая супруга моего господина; а он был радостен и горд. Гранатовое яблоко держал в руке повелитель и просил Персефону отведать сладких зерен. Она же все вздыхала и отказывалась… Помню я, как приходил потом Гермес и увел от царя молодую супругу. И гневен тогда был господин мой. Ничего он не ел и не пил и грозный ходил по Тартару. Все мы попрятались от его гнева. Глупый Цербер попался ему навстречу и, не узнав, заворчал… Ах! Как избил его тогда господин! И долго он ходил мрачный, пока не вернулась к нему снова Персефона. О, как он тогда веселился! Да и она тоже попривыкла к повелителю. Полюбила его, говорят, даже… только теперь вот…
