— Ну, что ты такая неуступчивая… Была бы дополнительная статья доходов.
Один раз он всё-таки пытается продать меня богатому посетителю, который захотел со мной уединиться, суля большие деньги. Результат: похотливый богач в нокдауне, денег не получаю ни я, ни Феликс. Мне такие деньги и не нужны, а вот Феликс недоволен.
— Такую крупную рыбу упустили!
Я говорю:
— Если ты так хотел выкачать из него деньги, сам бы и обслужил его.
Феликс злобно щиплет свою бородку.
— Не знаю, сколько ещё я смогу терпеть твои капризы. Я их терплю лишь постольку, поскольку на тебя идут люди. По вторникам, четвергам и субботам у нас вдвое больше народу.
С Йоко мы выступаем в разные дни. На неё тоже идут, но по подсчётам Феликса, она собирает несколько меньше зрителей, чем я: мой рейтинг оказался на десять процентов выше. Хотя она работает в другие дни, по вторникам, четвергам и субботам её тоже можно увидеть в клубе — в качестве посетителя. Чаще всего она сидит у стойки бара и пьёт. Она смотрит все мои выступления, а сразу после моего номера уезжает.
Два часа ночи. Моё субботнее выступление завершено, я переодеваюсь и, не снимая маски, выхожу из клуба. Я иду к своей машине. Открывая дверцу, я вижу краем глаза стройную фигуру, выходящую из-за соседней машины. Красный огонёк сигареты. Она идёт ко мне, походка нетвёрдая, в руке поблёскивает бутылка — не разберу, чего. Бледное японское лицо, в глазах — тёмная пустота.
— Ты как призрак. Я тебя вижу, узнаю, но дотронуться не могу.
У неё странный, глухой голос.
— Йоко, может, тебя подвезти? — предлагаю я. — Ты же не сядешь за руль в таком состоянии.
Её маленький рубиновый рот улыбается, но в глазах по-прежнему жуткая бездонная пустота. Смотрит сквозь меня.
— Йоко, ты набралась. Давай, я подвезу тебя, а машину заберёшь завтра.
Она дотрагивается пальцами до маски, слегка пошатывается.
— Сними… Пожалуйста. Я хочу увидеть твоё лицо.
Апрельский сырой сумрак липнет к моим щекам. Я снимаю маску, она смотрит. Тёплые влажноватые пальцы гладят мою щёку.
— Алиса…
Я порываюсь сказать, но её палец прижимает мне губы.
— Ш-ш… Не говори, я знаю, — шепчет она. — Ты не она. И это самое страшное.
Она идёт прочь. Я цепляюсь за её бутылку.
— Ну, хоть не пей больше!
Бутылка остаётся у меня в руке. Йоко садится в свою машину и отъезжает со стоянки.
Я смотрю на этикетку. Крепкий джин. Его осталось полбутылки.
А во вторник Феликс встречает меня леденящей душу новостью: Йоко погибла, разбилась на машине. Это случилось как раз в ночь с субботы на воскресенье, в три часа. Я была последней, кто видел её живой.
— Ты осталась нашей примадонной, — говорит Феликс. — Ты и она — вот два лакомых кусочка, на которые клюёт народ. Вернее, она уже — была…
Он срочно подыскивает новую девушку, а пока он её не найдёт, он просит меня поработать в дни Йоко. Да, будет немного внапряг, но это всего какая-нибудь неделя — минимум, за который он может подыскать что-то стоящее, а не первую попавшуюся… Гм, гм, Феликс извиняется за оскорбляющее женский пол слово. Но это действительно так, он должен найти Йоко достойную замену. Конечно, такую, как она, найти невозможно, но это должно быть, по крайней мере, что-то, что могло бы хоть в какой-то степени сравниться с Йоко.
— Извини, Феликс, — говорю я. — Я сегодня беру отгул. Ты меня просто подкосил этой новостью.
Феликс ворчит, но отпускает меня, хотя и с большой неохотой. И прибавляет, чтобы завтра я вышла, чтобы отработать за Йоко. Я обещаю.
Я сажусь в машину, но тронуться с места почему-то не могу. Если бы я тогда настояла, не отпустила её, не позволила ей садиться за руль пьяной, она, быть может, была бы сейчас жива, и Феликсу не пришлось бы срочно подыскивать что-то, что могло бы хоть в какой-то степени сравниться с Йоко.
В бардачке у меня так и осталась её бутылка, до половины полная крепкого пятидесятиградусного джина. Я делаю обжигающий глоток.
Сволочь, он сказал даже не "кто-то", а "что-то".
Кто-то стучит в стекло. Охранник стоянки. Маячит мне, что нельзя распивать. Я показываю средний палец. На дне бутылки плескаются всего несколько глотков джина.
Мне мучительно плохо. Тошнота, головная боль, слабость. Сжимаю губы: они всё ещё слегка онемевшие. Значит, я ещё не совсем. Где это я? Одеяло, пижама, занавески, розовый рассвет за окном, чистая голубизна неба.
— Ну, что? Воды хочешь?
Вадим. Он стоит в дверях, смотрит на меня. Мой пересохший язык ворочается во рту, выдаёт скомканную кучу хрипло-кислых звуков:
— Это-как-я-тут-оказалась?
— Тебя привёз какой-то тип в очках и с бородкой, — отвечает Вадим.
Феликс. Сволочь поганая, для него мы — "что-то". Не первую попавшуюся ***. Вонючий козёл.
Вадим подносит мне стакан минеральной воды. Шипучая солоноватая жидкость прохладно царапает горло. Я бормочу "спасибо" и падаю на подушку.
— Как тебя угораздило? — спрашивает Вадим, присаживаясь рядом. — Что за гадость ты пила?
— Не помню, что-то очень крепкое.
— Ты так кричала, что разбудила Лизу. Она очень испугалась. Я еле успокоил её.
Я со стоном натягиваю себе на голову одеяло. Вадим говорит:
— Ты ругалась. Такие слова говорила…
— Лиза всё это слышала?
— Я не мог укладывать тебя и одновременно зажимать ей уши. Я отправил её в комнату, но ты кричала всё это очень громко. Кажется, она узнала много новых слов.
— Чёрт…
— Ты такое орала, что "чёрт" по сравнению с этим — комплимент.
— Вадик, прости.
— А ещё ты кое-что сказала… Я не совсем понял. Ты сказала: "Она любила Алису".
Ты как призрак. Ты — не она, и это самое страшное.
— О ком ты говорила? Кто любил Алису?
Я не знаю, куда деваться от строгого, вопросительного взгляда Вадима. Если Алиса не хотела, чтобы он знал об этом, то имею ли я право ему рассказывать?
— Вадик, извини… Я несла всякую чушь. Я была не в себе, пьяная. Забудь.
Он настойчиво заглядывает мне в глаза.
— Нет. Если это касается Алисы, то я должен знать. Это не чушь, я чувствую.
— Вадик, не надо. Помни её такой, какой ты её помнишь, большего тебе знать не нужно.
— Нет уж. Сказала "а", говори и "б". Ты обмолвилась, и я теперь от тебя не отстану, пока ты не скажешь правду. Или ты хочешь, чтобы я сам всё разузнал? Я уже догадываюсь, где надо искать.
Я сажусь в постели.
— Нет, Вадик, не надо искать. Я сама скажу. Но то, что ты услышишь, не обрадует тебя…
— Давай без предисловий, — перебивает он.
— Хорошо, как хочешь. Так вот… Вадик, прости, мне нелегко тебе говорить такое про твою покойную жену.
