— Уберите их, — брезгливо сказал Эдмонд Анатольевич. — Ноги в бетон — и в озеро, чтоб не всплыли. Пойдемте, Генрих, посидим в ресторане, отметим это событие…
Голоса отдалились. Тарас перестал слышать, видеть и чувствовать, затем вдруг очнулся от чьего-то взгляда, открыл глаза.
Он стоял по горло в ледяной воде, над которой колыхались струи серого тумана. А из глухой пелены над водой смотрел на него некто, чья кроткая, смиренная и вместе с тем необоримая сила пронизывала туман и воду и вливалась в замерзающее тело Тараса, согревая душу.
Что за глаза смотрели на него! В них раскрывалась великая глубина, светилось великое знание и бесконечная мудрость! Они видели все глубинные движения души Тараса, видели все его достоинства и слабости, видели, понимали и все прощали…
— Инфарх… — прошептал он.
— Нет еще, только образ в твоем «я», — прилетел мягкий, бархатный, сожалеющий и укоряющий голос. — Тебе дано видеть, а ты идешь, как слепой, ищешь там, где потеряли многие, поклоняешься идолам страсти и создаешь культы физического. Но, ведь Путь воина — в другой стороне, в стороне безупречности.
— Что же мне делать?..
— Не советчики мы… Но когда отступать некуда, когда стоишь на пороге небытия и понимаешь, что достиг той грани, за которой ты или есть, или тебя нет, когда выбор один — жизнь или смерть, тогда на сцену выходит то, что ты собой представляешь. Что тебе ближе: ненависть, любовь, равнодушие, разрушение?
— Справедливость…
— Это не просто слово, это этическая категория, выстраданная твоими предками. Вдумайся: с-пра-вед-ливость… Жизнь во правде… Мы не уверены, что ты понимаешь этот закон правильно,
— Я пытаюсь…
— Иди до конца, Незавершенный, род поможет тебе…
Глаза того, кто разговаривал с Тарасом в пространстве его сознания, погасли. Туман повалил гуще, вода покрылась рябью и стала заливать рот и нос. Тарас напрягся, пытаясь выплыть, потом вспомнил слова незнакомца о помощи рода и… нырнул в глубины генетической памяти!
Он летел в струях света и тьмы, переплетавшихся между собой, ощущая их единение, борьбу и согласие, выныривал на берега каких-то невообразимых морей, спускался на вершины сверкающих гор и везде встречал людей — своих предков, передающих ему часть души, часть энергии, часть понимания мира и знание, которого ему не хватало.
Он осознавал себя внутри обычных людей, потом Перволюдей, потом Инсектов и Аморфов, также протягивающих ему руку помощи, и собирал, собирал, собирал себя по крупицам, впитывая информацию, поддержку, знания, любовь и доброжелательность тех, кто дал ему жизнь, и, наконец, восстановил полностью канал, соединяющий его с родом Горшиных, дающий ему возможность восстать, как Феникс из пепла…
Все закончилось вспышкой жемчужного света.
Он пришел в себя.
Его волокли за ноги двое парней в фиолетовых костюмах, зашли в просторный эллинг с корпусами яхт, швырнули на бетонный пол. Еще пара богатырей опустила рядом тело Тони. Несколько мгновений он смотрел на нее, пытаясь уловить стук сердца и увидеть сияние ауры, по не увидел. Девушка была мертва.
В груди родилось рычание.
Слуги Рыжайса, деловито выполнявшие приказ хозяина, с удивлением оглянулись. Один догадался вытащить пистолет-пулемет, но воспользоваться им не успел. Возникший в тишине эллинга вихрь вдруг подхватил гигантов одного за другим и с размаху расплющил о борта яхт и бетонные плиты пола.
Вихрь стих так же неожиданно, как и появился.
Тарас уронил руки, глядя на тела бандитов с отсутствующим выражением лица, опомнился и подбежал к телу Тони. Опустился на колени. Сказал глухо, одними губами:
— Прости…
Попытался восстановить работу сердца Тони, зная, что это бесполезно, но все же с минуту боролся со смертью, с пространством и временем, с самим собой. Сил не хватило. Тоня не ожила…
Душа напоминала выжженную пустыню, обдуваемую ветром тоски и одиночества. А перед внутренним взором стояла она, смущенная и счастливая, и загораживалась ладонью, еще не зная судьбы…
Он плакал без слез, не замечая этого, и в душе со слезами тихо-тихо умирал образ любимой, умирала ее улыбка, умирали глаза, обещавшие неземное светлое счастье… Она хотела немногого: найти место, где нет ни тревог, ни страха, ни печали, где никто ни с кем не воюет и где все счастливы.
Ай брусничный цвет, алый да рассвет, Али есть то место, ал и его нет…
Он застонал, раскачиваясь из стороны в сторону, запел тихонько: сла-а-а-а-во-о-о-о… Затем вытер ладонью кровь с прокушенной губы и поднял Тоню с пола. Понес к выходу из эллинга.
Испуганный механик, завернувший в гулкое помещение, отступил в сторону, пропуская его, с оторопью глянул па неподвижные тела на полу эллинга, на валявшееся оружие и побежал к телефону.
Тарас вышел на причал, огляделся, не понимая, как он здесь оказался, увидел спущенный на воду катер, на борту которого возился еще один механик клуба в оранжевом жилете, и подошел к нему.
— Прими…
Механик оглянулся, вытаращил глаза.
— Ты чего, парень? Это катер директора… — Он встретил белый мертвый взгляд Горшина, вздрогнул и замолк.
— Прими!
Парень засуетился, помог Тарасу усадить Тоню на сиденье за блистером катера.
— Что с ней? Перебрала? — Он подмигнул с кривой улыбкой, щелкнул себя по горлу.
— Побудь здесь. — Тарас взобрался на причал. — Никуда не уходи!
Механик хотел было возмутиться, но вдруг кивнул и неожиданно для себя промямлил:
— Ладно, подожду…
Тарас вернулся в эллинг, обыскал телохранителей Рыжайса, нашел «болевик», сунул во внутренний карман пиджака и направился к главному зданию яхт-клуба.
Его дважды пытались остановить: на входе в здание и на входе в ресторан. Он почти не обратил на это внимание — продефилировал мимо охранников, будто их не существовало, оставляя позади шоковую растерянность и тишину. Вошел в зал ресторана всего с десятком столиков и остановился, увидев коляску президента «Купола», стоявшую у одного из столов, за которым сидели Ельшин, незнакомый чернобородый мужчина, очевидно, директор яхт-клуба, и красивая смуглолицая девушка. Вокруг сфинксами высились богатыри-телохранители Эдмонда Анатольевича, не сразу отреагировавшие на появление гостя. Лишь Ельшин проявил достойную для человека его положения реакцию. Он встал и бочком скользнул в проход на кухню. Впрочем, замначальника Управления «Т» ФСБ Тараса в настоящий момент не интересовал.
— Ну надо же! — хмыкнул Эдмонд Анатольевич, окинув фигуру Горшина хмельным взглядом, еще не понимая ситуации. — Жив, курилка. Неужели я тебя недооценил?
