- Какой нафиг женский дом, Иветта, ты какой белены объелась? У нас дома теперь по гендерным признакам различаются?
- Знаешь, мне не жалко ему сдать квартиру, но я не могу этого сделать по причинам, которые зависят совсем не только от меня.
- Кончай сидеть на пабликах для радикальных феминисток.
- А я на них и не сижу, дело не в них. Просто так повелось, что в доме с момента его постройки жили только женщины. Ни один мужик там надолго не задерживался. Мы все к этому привыкли, и никто не будет ломать уклад. Первую квартиру раньше сдавали, но они тоже договорились со всеми соседками, что сдадут только одинокой женщине или с дочерью, сестрой, еще кем, но только не мужиком. Нам здесь не нужно тело, которое будет пялиться в окна, слушать свою «Бутырку», мыть на газоне свою «восьмерку» и, напившись, околачиваться по соседним квартирам и клянчить на добавку. Ты можешь меня понять? Пусть у женщин будет хотя бы одно безопасное пространство, а?... Хоть один дом без соседей-уродов?...
- По-моему, ты все-таки упарываешь то, что сейчас почему-то называется феминизмом. Я тебе объяснил русским текстом: чувак не пьет, не водит баб, у него вообще ничего нет, только компьютер, на котором он зарабатывает деньги, и ни ты, ни твои соседки для него не представляют никакого интереса. Хотя, конечно, в чем-то ты права. Если Корейца там поселить, он вообще верить в существование нормальных женщин перестанет. - произнес Ахмелюк.
- У меня есть…
- Мне ничего от тебя не надо. Не хочешь – ищи сама.
- Ты забыл? Дом на Подгорной – на две квартиры. Я же могу найти хозяев второй половины, пусть приходит, посмотрит…
- Ты же сама-то, угнетенная фемина, не будешь с опасным насильником в одном доме жить! Ветка, если ты напоролась на двух мудаков, это еще не означает, что всех интересует либо размножение, либо секс, либо вообще ничего…
- С чего ты взял, что я считаю его насильником? Где я это говорила?
- Да, круто. Любой мужик, даже такой сыч, как Кореец, объявляется недостойным проживать на Высокой, 45. Только потому, что ходит в мужской сортир и в постели его если и интересует кто-то, то только женщины.
- Не загибай, а? – уже совершенно раздраженным тоном ответила Иветта. – Я не говорила, что он по определению насильник, сволочь или кто-то там. Я лишь сказала ему, что не сдам ему свою квартиру даже не столько потому, что он мужик, а потому, что у нас в доме так заведено. Никаких мужиков дольше чем на сутки. Ты же и ночевать у меня за четыре года оставался раза три, не больше. Не задумывался, почему я тебя все время выталкиваю домой? Хотя, если ты даже этого не замечал…
Из динамика донесся странный звук, похожий на всхлип.
- Только не надо опять реветь. – предостерег Ахмелюк. – Я тебе уже объяснял, почему я так себя вел, что тебе казалось, будто бы мне до тебя и дела нет.
- Я и не реву…
- В общем, за хлопоты спасибо, но не надо. Не хочу своему другу в соседи радфемку. – Ахмелюк отключился и тем же раздраженным жестом, что и утром, отбросил телефон в кресло, подумывая, что надо бы на всякий случай сменить номер. Одновременно с этим где-то внутри поднималось дикое желание отыскать этого незнакомого ему Костю и познакомить его со своими вилами. Ну или просто хотя бы своротить ему челюсть набок, а лучше обе.
Он отправился на кухню налить себе воды – головная боль утихла, но сухость во рту осталась – а когда вернулся, телефон настойчиво звал какого-то Виктора взять трубку. Телефон был подержанным, купленным с рук по объявлению, свой Ахмелюк потерял в апреле, сим-карту восстановил, а сменить позывные руки так и не дошли за три месяца.
- Да, - ответил он, не посмотрев на номер.
- Ты меня не дослушал. – Иветта говорила уже гораздо спокойнее. – Я тебе говорила: дом на Подгорной – на две квартиры. Могу поискать хозяев второй, у меня где-то записан их нынешний адрес.
- Я же тебе уже сказал, что не надо, без тебя разберемся. Наша… как там у вас заведено? Шкурья, вот, проблема.
- А я тебе уже сказала, что не страдаю мизандрией. И андрофобией тоже не страдаю. И всех мужиков поголовно сволочами не считаю. Если он такой весь из себя замечательный, почему бы не предложить ему снять вторую квартиру в том же доме?
- Дело уже не в нем, а в тебе. Если Костя испохабил тебе мнение о мужчинах, я не дам тебе испохабить мнение Корейца о женщинах. Ему и без тебя досталось. Максу Сотовкину позвоню, он точно знает, что где-нибудь на Кувецком поле сдается дом кому угодно.
- Ахмелюк, ты меня слышишь вообще? Я! Не! Феминистка! Ну, как… не то чтобы совсем не, но с современными что-то связываться не хочу. – многозначительно добавила Иветта.
- Ну хорошо, положим, ты не феминистка, ладно. Нам-то с этого что? Сказал, наше дело, мы и разберемся.
- Я все же поищу и тебе позвоню, как найду. Но к ним пойдет этот твой друг, а не я. Квартиру он ищет, не я. И пусть он ко мне не ходит без серьезной причины. Я его не знаю и знакомиться с ним не хочу.
- Он и не пойдет, нужна ты ему больно.
- Ладно. Давай так. Я найду их адрес или телефон, что угодно… договорюсь, что знакомый ищет квартиру, передам тебе их адрес или телефон, а договаривайтесь сами. Так пойдет? Про квартиру на Высокой и думать забудьте, дом сорок пять – это как женская раздевалка, вам вход туда воспрещен по определению.
Ахмелюк, не сказав ни слова, отключился. Стало только еще поганее. Сейчас эта угнетенная фемина нарочно сделает все, что у нее просили, и даже больше, а затем будет этим попрекать при каждом удобном случае. Старинный способ манипуляции. Нет уж, сказали – сами найдем, значит, сами найдем. Надо Корейцу позвонить, кстати.
Кореец ответил не сразу. Дрыхнет, наверное, или в работе утонул, подумал Ахмелюк.
- Здорово. Ты там живой вообще?
- Да вроде бы как да. – Кореец странно растягивал слова, наверное, спал. – А что ты звонишь?
- Поскольку ты ходишь в мужской сортир и ориентация у тебя традиционная, с квартирой на Высокой нам с тобой показали жест из трех пальцев, но предложили альтернативу – полдома на Подгорной.
- А ту квартиру только гомикам сдают, что ли?...
- Вообще только бабам. Хотя если бы ты был гомиком, может быть, и сдали бы.
- Думают, приставать начнут? Нафиг мне надо…
- Чувак, ты знаешь главную доктрину современного феминизма? Каждый мужчина – по определению насильник, даже если ему три года или если девки сами ему прохода не дают. А если он на это не ведется, так он еще и импотент. Так что про Высокую забудь, да оно и к лучшему, потому что соседки у тебя будут именно с такими вот убеждениями и с квартиры тебя выживут. А на Подгорную ехать я тебе сам не советую.
- Почему?
- Потому что там у тебя будет точно такая же соседка. Она, правда, уверяет в обратном, но все равно. Нас делает окружение.
- И что делать тогда, чувак?
- Найдем мы тебе дом. Подожди пару дней – и найдем. Ну, может, не сразу найдем, но как минимум варианты появятся. Ты у своего троюродного брата еще можешь спросить, может, где-нибудь сдают.
- Леха думает, что сможет Наталью уговорить…
- Это пусть Леха думает. Может, конечно, Наталья тебя и оставит в покое, но лучше все же поискать новую хату.
X
Там, где сейчас шумит широкая и бедная зеленью улица Победы, где в ряд высятся непривычные Серым Водам панельные пятиэтажки, на углу сверкают огнями два торговых центра – один, собственно, торговый, во втором снимали модули разные мелкие консультанты, мастера и прочие – когда-то давно было совсем не то.
Было чистое поле – чистое потому, что грунтовые воды залегали очень неглубоко, и по весне вода часто поднималась, поэтому землю эту тогда сочли для строительства негодной. Затем были склады леса и стройматериалов – с приходом большевиков зимы стали малоснежными и короткими, и поле уже не затапливало так сильно. Еще позже, уже во времена коллективизации, когда снова в Серые Воды потянулись поезда со ссыльными, здесь построили несколько рядов убогих, вонючих восьмикомнатных бараков, с двухслойными дощатыми стенами, набитыми опилками, на первых этажах постоянно стоял гнилостный смрад, а между бараками появились лужи из зеленовато-сизого, мерзко блестящего ила. Жили в бараках в основном высланные из других городов России, от кочегара до преподавателя института, и лишь немного – переселившиеся в город работать на заводах крестьяне. По фамилии Хватова, мелкого керыльского революционера, родом из одной из соседних деревень, назвали новоиспеченную улочку, а следом и весь квартал был прозван «Хватовкой». Даже в сухую осень между домами будто бы кипела вспученная грязь и даже небо, казалось, никогда не бывало здесь другого цвета, кроме сизого. Бараки и деревянные двухэтажки – для публики поприличнее – построили кое-как, уже в середине сороковых в них начали проваливаться крыши, проседать стены, а в пятьдесят седьмом всю – разом всю – тоскливую, неприветливую Хватовку расселили.
