На мгновение Мило решил, что можно бежать, но тут же отбросил эту мысль. Тролли бегают гораздо быстрее полуросликов, а покидать брата Мило не собирался. Нет, нужно придумать план получше. Нельзя сердить тролля, следует наоборот как-то смягчить его, если в этом чудище вообще есть добрые чувства.
— Что это был за звук? — неуверенно поинтересовался Бонне.
Теперь Мило тоже услышал его. Звук был похож на скольжение клинка по камню. Подобное можно было получить еще ведя мелом по шиферу. Мило очень надеялся, что верно последнее. Он сильно отклонился в сторону, чтобы видеть, что делает тролль.
— У него в одной лапе половина черепа. А в другой — длинный острый камень, которым…
— Постой, постой, — прошипел Бонне, — кажется, я совершенно не хочу этого знать.
Мило решил не мучить его подробностями.
Тролль вернулся на свое место и склонился над пленниками. В одной лапе он все еще сжимал половинку черепа.
— Даже не думай, чудовище, если с головы моего брата упадет хоть один волосок, ты будешь иметь дело со мной, — прорычал Мило, хотя он понятия не имел, как можно придать своей угрозе вес, не говоря уже о том, как ее претворить в действие на практике.
Тролль злобно сверкнул на него глазами, затем опустил в половинку черепа другую лапу, а когда вынул ее снова, на пальцах у него была отвратительно пахнущая коричневая жидкость, каплями стекавшая внутрь черепа. Он протянул ее Мило, который с отвращением отодвинулся. Тролль вытер кашицу с пальцев о собственное лицо, а затем усмехнулся, подчеркнуто радостно.
— Думаю, он хочет тебе помочь, Бонне, — заявил Мило.
— Помочь в смысле помочь? Или помочь стать вкуснее? — неуверенно поинтересовался Бонне.
Тролль не стал дожидаться, пока пленники разберутся в его мотивах. Опустив лапу внутрь черепа, он набрал в ладонь вязкую жидкость и следующий миг она оказалась на лице Бонне.
— Пожалуйста, скажи мне, что это не вкусная пряная паста, — пролепетал тот, но дергаться не стал.
В мгновение ока лицо Бонне было обмазано целиком. Тролль швырнул опустевший череп через голову полурослика к остальным останкам и вернулся на свое место.
— Так приятно и прохладно, — удивленно поделился ощущениями Бонне. — Знаешь что, Мило? Думаю, это никакой не тролль.
— Тебе не кажется, что подобные выводы лучше предоставить тому, кто может видеть? — поинтересовался Мило. — Он сидит прямо напротив меня, и я даже не знаю, кем еще он может быть.
— Ты забыл, что тролли днем превращаются в камень? Насколько я помню, когда это напало на нас, был день…
— Я троллиха, — проворчало существо. — Меня зовут Ушма. Посмотри-ка сюда, думаю, у ваших женщин тоже есть такие титьки, — троллиха подхватила свои обвисшие груди, взвесила их в лапах. — Только тролли-воины превращаются в камень, чтобы кровь перестала кипеть, — пояснила Ушма. — Вот, смотри, у меня нет члена, чтобы делать детей.
— Цефея, благодарю тебя, что ты избавила меня от этого зрелища, — прохрипел Бонне, а смотревший во все глаза Мило тем временем мог убедиться, что Ушма говорит правду.
— Отдохните немного. Завтра поговорим.
Об отдыхе, конечно, нечего было и думать, но сейчас Бонне и Мило было достаточно того, что их оставили в покое. Опухоль на лице Бонне постепенно спадала, он снова смог видеть, и вернувшееся зрение дало ему новый повод прохныкать на протяжении всей оставшейся ночи.
Мило же размышлял о событиях минувшего дня. Что можно сделать, чтобы все снова стало хорошо? Неужели Цефея забыла, что нужно заботиться о маленьком народце? Она же лучше других должна знать, что полурослики не созданы для приключений. Прыжок с дерева в повозку с сеном, рискованный проход по канату над курятником или спуск в Стенающее ущелье — это и так больше, чем можно ожидать от большинства, но случившееся сегодня уже не приключение, какое-то злоключение. Пожалуй, оставалось лишь понадеяться на то, что будет не слишком больно.
Дорн сидел, прислонившись к стене, в проеме окна на втором этаже заброшенного здания, жевал кусок сала с мясной прослойкой и, прежде чем снова откусить кусочек, бросал взгляд на улицу. На юге и востоке над крышами вздымались столбы дыма, а улицы словно метлой вымело. Лишь немногие торговцы торопливо убирали обратно в магазины или в расположенные на севере склады товары, обычно выставленные на обозрение прохожим перед лавками в деревянных ящиках или на прилавках. Если бы небо не было таким ослепительно-синим, а ветер не был похож на слабое дуновение, Дорн списал бы все на приближающуюся грозу. Но сейчас стоял чудесный осенний день, и Дорн не знал, что и думать.
— Интересно, что там происходит? — огорченно прошептал он.
— Мы узнали бы, если бы ты не предпочел зарезать регорианина у всех на виду, — ответила Сенета, сидевшая прислонившись спиной к одной из голых стен и чинившая плащ. — И как ты думаешь, что нам теперь делать? Они будут охотиться на нас, пока не найдут и не насадят наши головы на Северные ворота. Я сомневаюсь, понимаешь ли ты, что натворил. Эти ребята не славятся тем, чтобы великодушно прощать смерть своего товарища. Но даже если бы воины так и поступили, то храмовые жрецы нас точно не забудут. В их глазах ты плюнул Регору прямо в лицо. Убить одного из воинов Регора — богохульство. Обычное убийство обычного человека со временем могло бы быть забыто. Но этого нам не простят до конца наших дней, и мне кажется, что этот конец не заставит ждать себя слишком долго.
— Это был несчастный случай, только и всего, — проворчал Дорн.
— Несчастный случай? — прошипела Сенета. — А мне-то показалось, что два тяжело вооруженных воина бросились друг на друга, а затем один из них подох в луже крови. Поправь меня, если я ошибаюсь.
Дорн обмяк у своей стены, пряжки его кожаного доспеха царапнули обмазанную глиной стену, оставив на ней глубокие следы.
— Он бросился на тебя с обнаженным мечом. Ты была беспомощна, потому что собиралась сплести заклинание. Нужно было смотреть, как он тебя убьет?
— Потому что я хотела сплести заклинание, ты все видел, а значит, сам ответил на свой вопрос, — ответила Сенета. — Как ты думаешь, что я собиралась сделать? Может быть, отрастить заячьи уши, чтобы регориане не узнали меня? Если я произношу заклинание, на то есть причина. У меня все было под контролем.
Дорн знал, что это было не так, и по голосу Сенеты понял, что она сама сомневается в себе. Но если ее резкие слова помогут ей не скатиться в уныние, как тогда, когда ее вышвырнули из школы магов, то пусть так и будет. Шесть недель потребовалось ему, чтобы она снова начала разговаривать. Все это время она практически ничего не ела, даже сделать глоток воды — и то ее приходилось уговаривать. Еще одно подобное приключение им обоим не пережить.
