И лишь потом, когда пара-тройка доброхотов запрыгнула на помост и стала растирать Рукошлепу косматые плечи и спину – я сообразил, что он не карлик. Отнюдь не карлик, а даже повыше среднего роста.
И тогда мне стало страшно – когда я заметил испуг во взгляде бойца в правом углу и веселый звериный блеск голубых невинных глаз Найка-Рукошлепа, по обе стороны от проваленной переносицы.
Карлик-переросток. Мстящий за свое уродство. И делающий это с удовольствием.
Эйнар встал у края деревянного сооружения, и его растрепанная грива оказалась как раз на уровне колен того бойца, чей испуганный взгляд никак не вязался с мощной и по-своему красивой фигурой.
Изумленный вышибала, глазевший до этого по сторонам, шагнул было к нарушителю, но Эйнар отстранил его с такой властной уверенностью, что гроза здешних буянов невольно повиновался.
– Не дерись с этим, – сказал Эйнар, и заявленный боец дернулся и затравленно глянул вниз, откуда донесся неожиданный голос.
– Не дерись с этим. Он тебя искалечит. Убивать не станет, но изуродует обязательно. Он не виноват, что сам урод, но… Слезай, парень, и уходи.
И Эйнар успокаивающе похлопал бойца по голени.
Лучше бы он этого не делал. Нога у парня подвернулась, и тот со всего маху грохнулся с помоста на землю. Потом он коротко застонал и замер, плотно сомкнув веки.
По-моему, он был жив и здоров, и очень рад подвернувшемуся случаю сохранить лицо и избежать боя.
На мгновение все замерло. И в наступившей тишине Найк-Рукошлеп захохотал и вперевалочку прошел через весь помост, кривя вспухшие губы в радостной гримасе.
– Лезь сюда, детинушка, – счастливым тенорком пропел Найк. – Давай лапочку… вот, вот, умница…
И, когда Эйнар протянул ему руку, лже-карлик одним рывком выдернул Мифотворца на помост, отошел на шаг назад и внезапно шлепнул Эйнара ладонью по лицу.
Я понял, почему Найка прозвали Рукошлепом. Этой оплеухой можно было опрокинуть статую.
Эйнар инстинктивно отклонился, и кончики узловатых пальцев Найка с нестрижеными ногтями полоснули Эйнара по глазам.
Он схватился за лицо. Он закричал – и жуток был крик бывшего слепого. А когда он отнял руки от лица – закричал я.
Глаза Мифотворца были целы. Они воспалились, налились кровавыми прожилками, но – уцелели. И из багровой глубины глазниц Эйнара, не любящего делать людям больно, довольно оскалилось боевое безумие затаившегося до поры прошлого.
На помосте, перед ухмыляющимся Найком-Рукошлепом, стоял Эйнар Бич Божий, не помнящий себя, и небо над ним заворчало и облизнулось длинным огненным языком.
Найк больше не ухмылялся. Он на миг стал ребенком, затравленным уродом из оплеванного, позорного детства, и волшебная сказка о героях глядела на него в упор подлинным, кровавым взглядом.
А потом Эйнар сломал ему обе руки и позвоночник. И Найк умер. А на помост кинулись вышибалы и бойцы предыдущих поединков, и все вместе завертелись вокруг ликующего Эйнара.
Я вцепился в Гро, рвущегося туда, в гущу схватки, на помощь – но если кому-то и требовалась помощь, то уж никак не Эйнару. То, что делал с людьми неистовый Бич Божий – это было достойно легенд, это было неповторимо, но это было дико.
До рези в желудке. До отчаяния. До спазм в горле.
Впервые я подумал не о героях мифов – несокрушимых и отважных – а о сотнях несчастных врагов, попадающихся им под руку. И о том, что любой герой – безумен.
– А-а-ах… – задохнулась толпа, и я осмелился поднять голову.
Перед Эйнаром, танцующим среди поверженных тел, обнаружился грошовый придурок, ловчила по маленькой – Бычара Мах.
Буйвол Махиша, Предстоятель Инара-Громовержца. И небо зарычало во второй раз. А Эйнар опустился на колени, ткнулся лбом Махише в живот, и плечи гиганта дрогнули и обмякли.
Эйнар плакал. И кровь в мокрых глазах тускнела, размываемая слезами. А Махиша все гладил его непокрытую голову и смотрел поверх толпы, в грозовое небо, куда-то далеко, слишком далеко для всех нас.
Вот так они и стояли – Предстоятель и его Мифотворец.
А потом спустились с помоста и подошли к нам.
– Это я, Сарт, – сказал Махиша. – Это снова я. Пошли отсюда.
И мы ушли.
– Как волк, – произнес Махиша, глядя в пол и тяжело роняя слова, – как волк, попавший в капкан, отгрызает себе лапу и уходит, зализывая рану… Дом оторвал нас от себя и ушел, а мы остались – гниющий кусок никчемной плоти – остались и поняли, кем мы были, и кем – стали. Мы, считавшие себя отцами Дома-на-Перекрестке…
Таргил резко встал и отошел к окну.
– Крыша, – пробормотал он. – Крыша над миром. Крышка. Всем нам…
Махиша его не слышал. Предстоятель Инара сидел на табурете, обмякнув всем своим грузным телом, и мне показалось, что невидимая крышка навалилась ему на плечи неподъемной тяжестью, и вот-вот захлопнется.
– Великие Предстоятели, – с горечью усмехнулся Махиша, – владыки Перекрестков… Дом порвал нас – пойми, Таргил, враг мой, брат мой! – Дом прорвал во мне дыру, и я чувствую, как вера течет сквозь меня и изливается в никуда… Раньше ярость толп сворачивалась во мне в тугой комок, и я был – Я БЫЛ! – я вставал вровень с молниями Инара, и сказители пели песни; о, какие песни они пели!… А теперь я довольствуюсь крохами и счастлив, когда отребье визжит при виде урода Рукошлепа! И не могу уйти с Зуботычихи, потому что в других местах не найду и этих крох…
Я увидел, что Грольн заснул. Он привалился к Эйнару, и тот бережно поддерживал голову юноши, а затем осторожно переложил его на единственную кровать. Так они и замерли – один раскинулся на покрывале, другой опустился на пол; палач Косматого Тэрча и убийца Найка-Рукошлепа, Мифотворцы, уставшие, обессилевшие люди…
Я посмотрел на Эйнара, и он тихо улыбнулся мне. Ничего, мол, Сарт, все в порядке, пусть мальчик поспит…
И я улыбнулся в ответ.
Потом я прикрыл глаза, и внезапно мне почудилось, что мы – я, Эйнар и Гро – снова в Доме, в Доме-на-Перекрестке, в моей неменяющейся комнате; Гро скорчился на лежанке, Эйнар сидит на полу, глядя на обугленный тюльпан в знакомой вазе, а я опираюсь о косяк двери, и мне очень трудно стоять… Себя я не видел, но откуда-то твердо знал, что мы вернемся в Дом, что мы должны вернуться во что бы то ни стало, и уйти должны, и еще много чего должны…
Все это было так глупо, и так страшно, и так неизбежно, что я замотал головой, вцепившись ладонями в виски – пока глухой голос Таргила не вернул меня к действительности.
И действительность понравилась мне ничуть не больше.
– Брось, Махиша, – Таргил ссутулился и стал еще меньше ростом, – не время… Просто ты слишком долго прожил под крышей Дома, и Он успел переварить тебя почти целиком. Я сбежал раньше вас, но я прекрасно понимаю, что ты испытываешь сейчас. Со мной было так же. Кому, как не тебе, Махиша-Предстоящий, знать, что дело не в вере и богах, а в людях и в нас самих – потому что мы тоже люди…
