— Надо же! — изумился репортер. — Душегуб знает «Фиделио» в оригинале! Однако вокал удручает. Сэр, с меня достаточно. Нас ждет церковь.
В церковь смотритель вошел первым, подняв над головой фонарь. Здесь царила непроглядная темень. Церковь казалась едва ли не самым унылым местом во всем Ньюгейте. Свет фонаря словно ножницы вырезал из мрака фигуры — хлипкий столик перед алтарем, грубо сколоченную кафедру, зловещего вида скамью; в какой-то миг свет отразился от оконного стекла.
Решетки на окне не было — в храме сей атрибут сочли неуместным.
— Нерадостно, — буркнул репортер. — Окна выходят на улицу?
— Да. Вот, извольте видеть… Что с вами, мистер Диккенс?!
С репортером творилось что-то жуткое. Тело его сотрясли конвульсии, как в пляске святого Витта. Конечности дергались, словно у тряпичного озорника Панча — невпопад, каждая сама по себе. Лицо исказилось, превратясь в страшную маску. Лязгали зубы, на губах выступила пена.
«Черный Арестант! — обмер смотритель. — Ему заказан вход в храм Божий, вот его и корежит! Господи, спаси и сохрани!»
На подгибающихся ногах он попытался обойти исчадие ада. Но тут из глотки монстра исторглось шипение змеи, а следом — рычание зверя. «Пс-с-ся-я кр-р-рев-в!» — возопил Черный Арестант, вне сомнений, призывая Сатану, и протянул к горлу жертвы костлявые руки. На запястьях блестели металлические браслеты — конечно же, это были кольца кандалов, какие Черный Арестант носил при жизни.
— Не надо, сэр, — попросил смотритель и лишился чувств.
Приступ у мистера Диккенса сразу прекратился. Далее он действовал быстро и целенаправленно. Убедившись, что смотритель жив, репортер без лишних церемоний сорвал с него куртку и шляпу. С неожиданной легкостью он взвалил обмякшее тело на плечо, отнес в угол за алтарем, чудесно ориентируясь в кромешной тьме, где и сгрузил несчастного в сундук подходящих размеров.
С чужой одеждой, фонарем и связкой ключей лжерепортер покинул церковь. Ему не понадобилось и минуты, чтобы справиться с замком на воротах Гиблого отделения. С дверью также не вышло заминки.
— Казимир, друг мой, это вы? Как я рад вас видеть!
— Тише, Андерс. Сейчас я вас освобожу.
Скрежет, щелчок, и Андерс Эрстед от души обнял князя Волмонтовича.
— Поторопитесь. — Князь был смущен, но старался не подать виду. — Наденьте вот это. На дворе гроза, вас не отличат от смотрителя.
— Что с ним?
— Обморок. У него слабые нервы. Идемте, я выведу вас.
— Как?!
— Увидите.
У выхода из отделения Волмонтович оглянулся, желая удостовериться, что не забыл запереть Особую, и узника не хватятся раньше времени. К сожалению, именно в этот момент отворилась наружная дверь, и в коридор шагнул надзиратель. Он отлучался по нужде, а теперь вернулся на пост.
Свет масляной плошки упал на лицо Эрстеда.
— Какого черта?!
Князь развернулся быстрее молнии, но его вмешательство не потребовалось. Кулак датчанина, двигаясь по восходящей, изо всех сил врезался в челюсть надзирателя, отправив того в глубокий нокаут. Малыш-Голландец Сэм мог бы гордиться таким апперкотом.
— Занятия боксом пошли вам на пользу, — ухмыльнулся Волмонтович.
До церкви они добрались без приключений. Одежда смотрителя вместе с ключами отправилась в сундук, составив компанию мирно почивавшему хозяину. Князь подтащил к окну тяжелую скамью, влез на подоконник и, дождавшись очередного раската грома, одним ударом плеча вышиб оконный переплет.
— Вперед!
Оказавшись на Олд-Бейли, оба бегом свернули за угол. Карета с погашенными фонарями ждала их возле пустынного рынка.
— Как вам удалось добыть пропуск? — поинтересовался Эрстед, вымокший до нитки.
— Исключительно за счет вашего обаяния, друг мой. Вы произвели на пана Ротшильда поистине неизгладимое впечатление. Когда я сообщил ему, в какое положение вы попали, он превратился в фейерверк денег и связей. К утру мы должны быть в Дувре — нас ждет корабль. Багаж укреплен на крыше, можете не беспокоиться.
Кучер, молча сидевший на козлах, едва заметно улыбнулся. Загляни кто-нибудь сведущий ему под шляпу — узнал бы в вознице личного секретаря Натана Ротшильда. Банкир не зря полагал, что Джошуа хитер и деликатен. Вот и сейчас молодой человек счел для себя честью лично выполнить поручение хозяина.
4«Сегодня в Вестминстерском аббатстве хоронили верного сына Британии — Джорджа Каннинга. Осиротела не только семья покойного, осиротело правительство, чей кабинет он возглавлял. Напряженные труды и волнения последних лет подорвали здоровье великого человека. Все мы были свидетелями того, как он являлся в парламент, будучи тяжелобольным, невзирая на запреты врачей. Нет сомнений, что решающим ударом была диверсия на верфях Блэкуолла — взрыв, превратив в прах любимое детище Каннинга, в прошлом — казначея военно-морского флота, разорвал и сердце несчастного.
Кабинет нового «премьера-на-час», мистера Робинсона, волшебным образом превращенного в лорда Коудрича, рассыпался как карточный домик. Герцог Веллингтон, кандидат на еще не остывшее место, заявляет: восстановление броненосца «Warrior» под вопросом…»
«The Times»
«Палата общин рассматривает вопрос об установке памятника Джорджу Каннингу на Парламентской площади. Партия тори, к которой принадлежал усопший, разочарована „Актом об эмансипации католиков“, проведенным через парламент герцогом Веллингтоном, новым премьер-министром. Назначенный особым распоряжением его королевского величества Георга IV, Веллингтон — противник реформ. Нынешний строй он считает наилучшим.
«Броненосцы? — сказал он нашему репортеру, который задал вопрос о блэкуолльской трагедии. — Ха! С помощью честного дерева и парусины Англия стала владычицей морей. А железо хорошо в виде штыков…»
Министр Хаскиссон возражает…»
«The Morning Chronicle»
— Я возражаю, — сказал Уильям Хаскиссон. — Категорически.
Он походил скорее на поэта, чем на министра. Возбужден, рассеян; волосы торчат в художественном беспорядке. Неуклюжесть Хаскиссона была любимой темой для репортеров. Садясь в карету или покидая ее, он трижды ломал руку и один раз заполучил вывих стопы. Как при таком счастье он дожил до шестидесяти лет, оставалось загадкой.
Двойственная природа этого человека проявлялась во всем. Отличный финансист, блестящий политик, он не пренебрегал наркотиками, готовясь к публичным выступлениям. Когда же на званом обеде у лорда Рассела его упрекнули в злоупотреблениях, Хаскиссон без тени смущения заявил, что к помощи эфира[23] прибегали граф Ливерпульский, недавний глава кабинета, и лорд Каслри, министр иностранных дел.
