Вернулся Буря-богатырь к королю, да король осерчал и его обратно к братьям отправил. Догнал он братьев близ моря черного у калинового моста через реку Смородину. У того моста столб стоит, на столбе написано, что тут выезжают три змея.
В первую ночь взялся сторожить Иван-царевич, да уснул. Вышел из моря змей шестиглавый; свистнул-гаркнул молодецким посвистом, богатырским покриком: «Сивка-бурка, вещая каурка! Стань передо мной, как лист перед травой». Конь бежит, только земля дрожит, из-под ног ископыть по сенной копне летит, из ушей и ноздрей дым валит. Змей сел на него и поехал на калиновый мост. Встречает его на мосту Буря-богатырь коровий сын, да говорит, давай биться. Змей отвечает, а давай. Срубил Буря-богатырь ему все головы, тело на куски порубил, а коня Ивану-царевичу отдал.
Другую ночь взялся сторожить Иван-девкин сын, да уснул. Выехал девятиголовый змей. Буря-богатырь ему головы поотрубал, коня Ивану-девкину сыну отдал. Третью ночь взялся сам Буря-богатырь сторожить, и выехал двенадцатиголовый змей. Буря и этому головы поотрубал, а коня себе оставил.
— Похоже, тот самый воин и тот самый конь, — ответила Колетт, — Жизнь такая штука. Другой раз истории веками из уст в уста передаются, а другой раз и при нашей жизни всякая невидаль случается.
— Историй-то много еще про Бурю-богатыря. Есть еще про Бабу-Ягу и трех ее дочерей. Да про Марью-королевну, — сказал Ласка.
— Погоди с историями, — сказал Вольф, — Что за конюшни такие, где больших коней разводят? Далеко отсюда?
— Вообще по Франции лошадей много где разводят, а пастбище, куда тот конь набегал, это пару дней пути к югу от Парижа, — ответил за сказительницу корчмарь, — Королевская племенная конюшня. Коней там хватит армию снарядить. Все как на подбор французской породы дестрие, не в плуг и не в телегу, а под седло и в бой.
— Если хочешь, могу туда проводить, — Колетт села на колени к Вольфу, — Но сначала надо промочить горло.
15. Глава. Всем коням конь
Утром Ласка проснулся в комнате наверху один. Вольф, похоже, провел ночь с Колетт. Спустился вниз за завтраком, подсел к Амелии. Та сидела за угловым столом, привалившись к стене. Грустная-грустная, немного простуженная и с соломой в волосах.
Прибежал подавальщик и поставил на стол большую сковородку с яичницей и доску с нарезанным толстыми ломтями белым хлебом.
Тут же и Вольф появился, откуда ни возьмись. Как на запах прибежал.
— На тебе как черти скалу пахали, — сказал Ласка, уж больно усталым выглядел друг.
— Сказал бы я, кто что на мне пахал, — ответил Вольф.
— Не говори.
— Меня на сеновал выгнали, — сказала Амелия и посмотрела на Ласку, — Лучше бы к тебе пошла.
Взгляд обещал много интересного, но Ласка не соблазнился.
— Я обещал родителям, что не буду ложиться с католичками, — ответил Ласка, немного перекусив.
— Может, я не совсем католичка, — надула губки Амелия.
— Как это?
— Может, я ведьма.
— Ведьма? — удивился Ласка.
— Да, ведьма, — гордо ответила Амелия, — Что теперь, сожжешь меня?
— Зачем? Я дома-то ведьм не жгу, а на чужбине тем более не буду.
— У вас тоже есть ведьмы?
— Есть, как им не быть, — Ласка пожал плечами, — Кто-то зубы заговаривает, кто-то порчу наводит.
— И что вы с ними делаете?
— Ничего особенного не делаем. Обычно они до старости доживают.
Про то, что в мире есть ведьмы, Ласка знал с детства из сказок на ночь. И во взрослом мире тоже открыто говорили про знахарок и травниц. Даже бабки-повитухи могли быть немного колдуньями. Насчет колдовства он слышал про сглаз, порчу, скисшее молоко и прочую бабью ерунду, от которой или откупиться можно, или батюшка отмолит. В целом впечатление складывалось, что ведьмы это не что-то особенное из потустороннего мира, а привычная часть русского общества. Маленькая и не очень значимая.
Аналогично и про чудищ. Лешие, водяные, домовые, русалки всякие. Мало ли чего сам не видел, про что люди говорят. Вятку или Устюг тоже из Москвы не видно, а они есть. В Дубровно он, встретив ведьм и чудищ, не впал в панику, как если бы встретил что-то категорически не вписывающееся в известную картину мира. Ну ведьмы, ну чудища. Слышали, знаем. Голова, сердце, огонь.
Европейский обычай ловить и жечь ведьм, про который по пути вместе с прочими особенностями западной жизни рассказал Вольф, Ласку несколько удивил. Исходя из предположения, что католики не совсем дураки, чтобы без причины кого-то пытать и предавать такой страшной смерти, он подумал, что без православных духовных скреп нечисть совсем распоясалась и настолько мешает жить крещеному люду, что аж до самых верхних уровней дошло. Вольф подкрепил это предположение, рассказав, что европейские ведьмы не просто бубнят и шепчут по избушкам, а поклоняются непосредственно дьяволу. Это, конечно, за гранью, и за такое надо наказывать.
Для полноты картины Вольф рассказал еще и что под топор правосудия попадают не только настоящие колдуньи, но и всякие случайные бабы по ложному оговору. Здесь Ласка нисколько не удивился. Какое может быть праведное правосудие у неправославного духовенства?
В отношении местных европейских традиций Ласка придерживался правила, что в чужой монастырь со своим уставом не ходят. Но никоим образом не собирался исполнять на чужбине обязанности блюстителя местных порядков и, тем более, палача.
— То есть ты бы нормально лег в постельку с ведьмой? — уточнила Амелия.
— Я обещал и с ведьмами не ложиться, — сказал Ласка.
— А еще с кем?
— С жидовками и с татарками.
— Если очень надо, в Париже можно достать мавританку. Или я могу покраситься, что не отличишь.
— Не надо, — обрубил Вольф, — Мы не за этим приехали.
За столик села Колетт, свеженькая, как будто ночью изо всех сил выспалась.
— Доброе утро, красавчики.
— Колетт, можно я следующей ночью лягу с Лаской? — спросила Амелия.
— Нельзя, — нахмурилась Колетт, — Ты невинная девушка. Я бы попросила ее не портить. У нас на это событие свои планы.
Амелия демонстративно облизала губы и провела языком за щекой. Ласка не понял, Вольф улыбнулся краем рта, а Колетт нахмурилась.
— Ты как первый раз во Франции, — сказала Амелия, глядя на Ласку, — Хочешь, я под мавританку покрашусь?
— Первый раз, — ответили Ласка, — Батя говорил, что за морем черные люди живут, но никаких мавританок я даже на картинках не видел. И не жалею. Девица должна быть личиком белая, щечками румяная, а не черная как черт.
— Что за шутки с мавританками? — строго спросила Колетт.
— Он обещал родителям, что не будет ложиться с католичками, с ведьмами, с татарками и с жидовками, — сказала Амелия.
— Точно? — Колетт посмотрела на Ласку.
— Вот те крест.
— Долго ты в пути?
— С Пасхи.
— И с кем ты ложился?
— Ни с кем.
— Колетт, перестань, — сказал Вольф, — Мы сюда по делу приехали, а не для…
— Любви?
— Совершенно не для любви.
— Как можно приехать во Францию не для любви?
— Немцу можно.
— Из тебя немец, как из меня монашка. У тебя на наглой морде написано, что ты вор и аферист. Соблазнил бедную девушку.
— Кого? — удивился Вольф, — Это ты тут бедная девушка?
— Ах да, ты точно немец. Прикинул, сколько мне лет, прикинул, сколько у меня денег и не стесняешься мне бросить это в лицо.
— Entschuldigen Sie.
— И такой мерзкой фразой ты извиняешься? Нет, чтобы сказать «excusez moi».
— Другие в знак уважения шею гнут, а немцы язык ломают, — сказал Ласка, — Такое без особого желания не выговоришь.
— Согласна, — кивнула Колетт, — Итак, что вы здесь хотите украсть?
— Почему украсть-то сразу? — возмутился Вольф, а Ласка опустил глаза.
— Вы что, сюда на заработки приехали? Или за покупками?
— Черт, — Вольф сделал паузу и решился, — Нам нужен конь.
— Тот, про которого я рассказывала? Так его хозяин забрал.
