— Ты сказывай, — потрафил игумен. — В сём приделе всё позволительно.
Ражный ещё раз попытался увильнуть, и прежде вольный в суждениях, вдруг опять прикинулся богобоязненным:
— Сказывать особо нечего. Бесовщина, одно слово! Летать я учился…
— Неужто летать?! — делано изумился Сергий. — И каково?
— Не осилил науку, земля держит. Разве что мыслью только… — Он стряхнул разочарование, повеселел. — Ты, отче, определяй мне место в Засадном полку. Мне по нраву на поединок выйти с самым ярым супротивником. Ты ведь единоборца доброго искал?.. А ко князю в Москву лучше не отправляй, при нём служить не стану.
— Место я определю, — неуверенно пообещал игумен. — Но прежде хотел испытать силу твою.
— Да я могу показать. Что сотворить–то? — Он осмотрелся, выглянул в окошко. — Хочешь, вон тот дуб из земли вырву? С корнем? И за ворота выброшу?
Сергий вспомнил свою порушенную келью.
— Пускай растёт дуб. В жару под ним приятно отдыхать.
— Дурная ещё во мне сила, — пожаловался ражный. — Оттого и воспарить над землёй не могу. Так что станови меня в строй, и делу конец.
Игумен в окошко выглянул, а Костыря с Кандыбой уже из скитов привели и посадили на цепи под дубом, чтоб не достали друг друга и не сцепились.
— А способно ли тебе силой помериться с араксами, что под тем древом лежат?
Ражный прильнул к слюдяному глазку окна, и почудилось, некий сполох закружился над могучими палачами, дремлющими на мёрзлой земле.
— Великоваты араксы, — оценил. — Лихие больно и силы дикой, звериной… Потому и на цепях держат?
Оборотень ещё не возмужал телом, выглядел словно отрок и был, пожалуй, раза в два меньше супротив каждого аракса.
— Неужто устрашился, гоноша? — с усмешкой спросил Сергий. — А целишь в поединщики.
Но сам пожалел его — как бы не изувечили палачи…
— Страх–то есть, — признался тот. — Думают они как–то не по– человечески, будто картинки рисуют. Ничего не пойму… Немтыри, что ли?
— Глухие и немые от рождения.
— Пожалуй, с обоими враз не сладить. — Ражный стащил с себя новый охабень. — Это чтоб не порвали ненароком… Я ведь не исполин, чтоб с эдакими сходиться.
— А ты один на один выйди, — посоветовал игумен. — Сперва с хромым Кандыбой. Потом с одноглазым Костырем.
Оборотня словно ветром выдуло из придела, только дверь сбрякала. Глядь, он уже под дубом ходит и словно выбирает себе соперника. Араксы лежат и хоть бы кто внимания обратил на гоношу. А тот остановился над прикованным Кандыбой, погремел короткой цепью и вроде бы всего–то подёргал несильно–слюда изламывает, плоховато видно. Аракс отмахнулся от него, как от мухи назойливой, но вдруг потянулся и ражного заногу поймал.
Игумен взволновался: забава забавой, а может намять бока гоноше.
Оставил придел и бегом на улицу, но пока бежал, Кандыба уже на воле оказался! На шее лишь обрывок цепи болтается! Тут Сергий и вовсе встревожился. С ними с привязи одного палача, так он непременно с другим сцепится. А тот вперился взором звероватым в гоношу и хотел было смести с пути, чтоб до извечного своего супротивника добраться, но вдруг попятился и чуть только на ногах удержался. Игумен и заметить не успел, ударил его ражный или просто так толкнул. Глухонемой говорить не мог, но рычал знатно, ровно медведь раненый, аж эхо по лесу пошло и иноки из трапезной высовываться начали. Кандыба по–медвежьи присели прыгнул было на гоношу со сведёнными лапами–будто когтями разорвать изготовился. И опять отскочил, ровно ужаленный! Причём в суконном армяке возникла дыра, и сначала тело засветилось, потом и кровь брызнула…
Гоноша чуть отступил назад, верно хотел с разгона на калган взять соперника, дабы с ног сшибить, однако осторожность потеряли сам попал в лапы к прикованному Костырю. Палач обхватил его со спины и наудаву принял —давить стал сгибом локтя. Пыжится, пыхтит, единственный глаз кровью налился и вот–вот выкатится. Аражный тем часом не хрипит и будто ухмыляется! Будто не больноемуидышатьлегко! В этот миг раненый Кандыба сел на землю и застонал тяжело, иноки из трапезной к нему бросились. И зароптали, и закрестились:
—Оборотень! Клыками выхвачено!
—Силанечистая, братья…
—Ратуйте… Игумен отвлёкся, не узрел, что сотворилось, как вывернулся гоноша из медвежьих лап. Мало того, успел согнуть Костыря пополам и головою о дуб ударить. Может, не цепь, так палач бы сопротивлялся, а так стоит, как бык на привязи, и бугает — вроде отпустить просит. Ражный его отпустил, скомканную рубаху расправил и пошёл себе к храму. Братия глазам своим не поверила, замерла, скучившись поодаль.
— Ну, испытал мою силу? — как ни в чём не бывало спросил гоноша. — Давай, ставь в строй! Довольно уж править меня!
Сергий множество поединков позрел, в которых палачи княжеские всегда победителями выходили, и тут впервые сломались перед отроком пухобородым. Кое–как с мыслями собрался, пыльную оторопь стряхнул и в храм пошёл. Ражный за ним и, ровно отрок, канючит, однако не без бахвальства:
— Отче, ставь в строй. А коль ещё испытать вздумал, так указывай, с кем потягаться. Больно уж ясти хочется, отче…
Игумен его обратно в придел привёл и даже присесть велел, чего иным не позволял.
— Не спеши, гоноша… Лучше скажи, неужто способно человеку и летать научиться?
Ражный без стеснения уселся и на стенку отвалился — всё же притомился в поединках…
— А то как же? — разглагольствовать принялся. — Можно, да ведь непременно анафеме предадут, поносить начнут — сила бесовская. Только чуть оторвётся человек от земли, так уже говорят, с сатаною спутался. Ещё и спалить могут либо в воду бросить. Когда матушку искал, толпу народа на мосту встретил, а там девица с камнем на шее и поп. Топить привели, ведьма, кричат… Ну, показал я им ножик, разбежались, кто куда. В общем, отбил девицу, в лес уволок. Думал, она матушку мою знает или встречала где. Впрямь ведьма, подумал… Мол, за что тебя? А она плат себе соткала. Такой большой и лёгкий, что залезет на колокольню и с неё сигает, распустив по воздуху. И летит!… Еёи кликнули ведьмой, дескать, только нечисти летать положено, на метле ли берёзовой, на крыльях ли, в ступе…Человеку же богобоязненному велено по земле ходить, крыльев не делать, летучих платов не ткать. Вот потому и попали в татарскую неволю, что летать человеку запретили.
Настоятель почуял, за живое задел, и самому аж жарко сделалось. Однако виду не показал.
—И твоя матушка летает? — спросил между прочим.
—Ато как же! Только без помела… Он упорно не желал отвечать прямо и всерьёз, всё будто на потеху, и потому Сергий повернул на дорожку побочную, к кормильцу:
