Ознакомительная версия.
То есть профессиональные разговоры в их среде должны быть делом обычным.
Но вот так, в естественных условиях, если не о работе – о чем они могут говорить?
Послушать бы…
Я с шумом вынырнул, отдышался и вскарабкался на плот.
– Как водичка? – осведомился Платон, не отрываясь от починки удилища.
– Чудо как хороша!
Не знаю, о чем беседуют между собой говорящие коты, но, вполне возможно, и они испытывают потребность время от времени обмениваться ничего не значащими фразами и вполне очевидными сведениями. Такие разговоры часто раздражают, но иногда кажутся естественными, как дыхание.
Нам было хорошо. Окончательно и бесповоротно наступил теплый сезон, море стало ласковым, солнце пьянило, курортная нега окутывала с ног до головы. Мы были добры и вежливы друг с другом.
– Рудя, айда вперегонки!
– Я есть Рудольф, – напомнил Цвейхорн, лежавший нас другой стороне плота в одних подштанниках, но в тени тента – принимал воздушные ванны. Загорать он не любил, в среде аристократии загар считается уделом грязных простолюдинов, а дворянам подобает аристократическая бледность. Лицо и руки у него, впрочем, загорели противу всякого желания, прямой арийский нос даже облез.
– Ну Рудольф, – согласился я. – Вперегонки-то поплаваем, а, херр браве риттер?
– Риба распугаем, – с ленцой отнекивался он.
– Поплавай, Рудольфий, – вздохнул Платон, откладывая удочку. – Новую лесу крутить надо, энта никуда не годится.
– Ты нечестен плавайт!
– Чего это нечестно? Выигрываю? Так тренируюсь больше – тебе бы, кстати, тоже не помешало. Физподготовка у вас, у браве риттеров, прямо скажем, не на высоте. Сила есть, а ловкости никакой. Айда, поразвиваемся!
– Ага, а ты опять будешь дергать нога!
– Рудя, ну я ведь уже обещал, что больше не стану…
– Не хочу. Я и тут есть хорош.
– А в воде еще лучше будешь! Так, погоди… Платон, будь добр, дай-ка мне мех. И кусочек лески.
Новгородец протянул мне почти пустой уже кожаный бурдюк, в котором мы прихватили давленный на самодельном прессе фруктовый сок. Безжалостно выплеснув остатки, я надул бурдюк чуть ли не до треска швов и перетянул горловину.
– Разнообразим культурную программу. Айда, ребята, в мяч играть!
Я наскоро объяснил, что такое водное поло. Новшество понравилось, и вскоре мы уже с криками носились по мелководью, пытаясь загнать «мяч» на плот с торца. Играли двумя командами: я в одной, новгородец и саксонец в другой. Кот судил и выталкивал бурдюк на воду в случае гола, стойко перенося брызги. Он в этом смысле молодец, к воде спокойно относится. Не то что любит, но и не трепещет. Тот же Рудя, к примеру, природой куда более сподобленный к хорошим отношениям с водой, плавает с удовольствием, но в баню его загонять – это, я вам скажу, не для слабонервных. Кино и немцы… в версии античных трагиков.
Платон, который плавал хуже всех, попытался поднырнуть под меня вместе с «мячом», утратил спортивный снаряд, и я уже замахнулся, чтобы забить решающий десятый гол, как вдруг Рудя, дельфином выпрыгнув из волны, перехватил у меня бурдюк и точным броском едва не смел Баюна с плота.
– Шесть-девять! – воскликнул он. – Котик, дай мятшик!
Однако Баюн, опершись обеими лапами о бурдюк, всматривался куда-то в небо.
– Кажется, у нас гости, – сообщил он.
Я задрал голову – точно, над нами кружили чайки. Характерно так кружили, но без особой суеты.
– Наверное, Черномор. Он давно уже должен был объявиться. Двинули к берегу, потом доиграем.
Мы забрались на плот, вытянули якорь, свернули тент и взялись за шесты.
– По-моему, это не Черномор, – заметил кот, щурясь в сторону горизонта.
Было десять часов утра, и солнце еще светило в глаза. Я приложил лапу козырьком. Над морской синевой белели пятнышки парусов.
– Точно, не он. А ну, ребята, поднажми! – призвал я и навалился на шест с такой силой, что плот закрутило.
– Не так шибко, Чудо!
– О, майн готт… Ти бояться, Тшудо?
Это он меня подкалывает. Всегда, когда Рудя меня подкалывает, у него усиливается акцент.
– Боюсь, боюсь – за вас, – успокоил я его.
Мы добрались до Радуги довольно резво. Заметить нас, наверное, заметили, но разглядели едва ли. Две каравеллы шли на веслах осторожно, не спеша довериться незнакомому дну. Осадка у них была внушительная, и несколько раз лоцманы на шлюпках впереди давали знаки сменить курс.
Наконец, примерно через час, суда замерли метрах в двухстах от берега, на краю мелководья, и спустили шлюпки. Мы уже заждались их, сидя в прибрежных зарослях. На всякий случай я прихватил для всех, кроме кота, шапки-невидимки, но сразу предупредил товарищей, чтобы вели себя тихо. Для меня, по счастью, тоже отыскался малахайчик огромной мощности – лопоухий такой, я в нем был похож на Чебурашку, переевшего стероидов. А может, дело и не в мощности – просто это был единственный из волшебных головных уборов, налезавших мне хотя бы на макушку…
Неудобств от невидимости мы не испытывали: друг для друга выглядели полупрозрачными, а янтарные глаза Баюна простеньким волшебством было не обмануть.
Шлюпок было восемь, и в каждой сидело по дюжине, не меньше, человек, смуглых и чернявых. Матросы напряженно вглядывались в просветы между пальм. Многие сжимали в руках аркебузы с дымящимися фитилями. На носу передовой шлюпки виднелась маленькая пушечка.
Одежда матросов не отличалась строгостью, зато представительные товарищи во главе делегации выглядели изысканно и колоритно. Верховодил маленький кабальеро в ярко-красном камзоле с пышным жабо и зеленом плаще, в широкополой шляпе с высокой тульей и длинным пером, в ботфортах. На боку у него висел тонкий меч. Один из пальцев его украшал перстень, надетый поверх перчатки, а на груди сверкал массивный медальон на золотой цепи.
На корме стояли еще двое в камзолах – пестрых, но явно не столь дорогих. На веслах сидели шестеро солдат в кирасах, еще шестеро замерли с аркебузами наготове.
На самом носу шлюпки стоял, вытянувшись в струнку, высокий худощавый человек в коричневой сутане с желтоватым лицом, несущим на себе отпечаток долгого затворничества и не слишком здорового образа жизни. Он держал высоко поднятый латинский крест. Сопровождавших его священников тоже было двое, оба сжимали в одной руке Священное Писание, а в другой – к немалому моему удивлению – по дубинке.
– Мне кажись, это есть испанцы, – предположил Рудя.
– Португальцы, – уверенно возразил Платон. – Навидался я их. Сейчас взойдут на берег, покричат и почнут землю крестить в латинскую веру.
– А покричат зачем? – удивился кот. – Ты хочешь сказать: громко пропоют псалмы?
Ознакомительная версия.
