— И не так уж мало, — озабоченный вид Хрюкла хороших новостей не предвещал.
Побег малыша Лило так подействовал на Олли, что он на время забыл, зачем находится на борту «Хранителя». «Тина сойдет с ума, узнав о том, что малыш пропал и находится в Ласиоте. Бедная моя Златовласка! Бедный маленький Лило!»
Видимо, последнюю фразу он произнес вслух, потому что средний Модл стал его успокаивать.
— В порядке ваш Лило! А прячется-то как — нипочем не найти! И не бедный он вовсе. Вон, целую армию кроителей изничтожил.
— То есть как это? — поразился Олли.
— А так, — вставил Хрюкл. — В прямом смысле, взял и привел в уничижительное состояние путем крупного уменьшения. Их на том конце города твой тесть хворостиной гоняет.
Виндибур чуть не потерял дар речи.
— И Уткинс тут? Ну, вы даете! Его же спасать надо!
— Папаша обратно без малыша ни за что отправляться не хочет, — оправдывался Модл. — Что же, связывать его?
* * *
Виндибурскую породу всегда отличало одно: когда дела были плохи, решения принимались мгновенно, несмотря на сомнения и внешние обстоятельства. Интуиция ли просыпалась, или еще что, но внезапно возникающая упрямая мысль побеждала, и все остальное отступало на задний план.
Прежде чем взмыть в небо над Эль-Бурегасом, Олли велел отдать сигнал на высадку невысокликов. Затем, надавав помощникам распоряжений, он на несколько минут спустился в каюту к Нури.
Орбуж уже стоял на пороге, опираясь на нетеряемую алебарду. Поймав выразительный взгляд друга, гном твердо произнес: «Я наверх. Мне уже лучше. К тому же, нам с Брю есть, что тебе сказать».
— Вам с Брю? — удивленно переспросил Олли.
— Что-то очень важное, — сурово добавил Нури.
В сумраке корабельного коридора возникло призрачное сияние. Виндибур обернулся. Усопший был тут как тут. Но не кхекал, не ругался, как обычно, а сосредоточенно выводил пальцем на стене светящуюся надпись.
Олли медленно стал водить глазами по лунным строкам. По спине побежал холодок, а в груди екнуло: смысл начертанного не оставлял сомнений.
— Возьми с собой свиток, Олли, — тихо проговорил Орбуж, — а еще лучше запомни Его наизусть. Если я не ошибаюсь, очень скоро Последнее заклинание понадобится всем нам.
— Не жарь селедку, парень — товар что надо, — подтвердил загробный Брю. — Враз эту усмариловую канитель прихлопнет, кишки ей на пирс!
Заклинание запоминалось с первого раза. Слова сами собой лезли в голову и гудели в ней набатом.
Вдруг Олли расхотелось что-либо предпринимать. Откуда-то нахлынуло равнодушие. Он только теперь понял, как устал за последнее время. Столько переделано, завоевано, передумано, предвосхищено, и все зря! Зря, раз существует Последнее заклинание. Только прочитай его — и все исчезнет. Все и навсегда!
«Да что же я так раскис? — Виндибур попытался тряхнуть головой. — Сам же кашу заварил, четыре народа воевать заставил, а теперь в кусты? Но что если забыть о Последнем заклинании? Ну не было его, и все тут? Брю его использовать все равно не сможет. А Нури… Неужели я с Нури не договорюсь? Это ведь я чародей. Это же мое теперь волшебство, а не Кронлерона какого-нибудь, — Олли почувствовал, как его прямо-таки распирает от обиды. — Хорошо, однако, устроился покойный маг: всучил свои склянки с книжками, и давай моими руками жар разгребать! Нет уж, это мне, смертному, решать, как поступить!»
С верхней палубы донеслись крики. Нури тронул за плечо:
— Очнись, нас Болто зовет!
Олли с ужасом вспомнил, что штурм в самом разгаре, а он — тот самый полководец, который вознамерился взять Ласиоту. Рука машинально тронула висящий на груди защитный медальон. Сжав зубы и стиснув волю в кулак, невысоклик взлетел по трапу.
Палящее южное солнце слепило глаза, проскакивая сквозь облака порохового дыма. Пушки «Хранителя» методично посылали снаряд за снарядом, расчищая путь наступающим. Пограничники Эрла уже взяли форты, а «морские псы» Пита очищали от кроителей прибрежную часть порта.
* * *
Конечно, штурм бы и не начинался, используй невысоклики-чародеи свое колдовское умение. Можно было стереть остров в порошок, уничтожив его вместе со столицей и кроителями. Но на последнем Совете предложение было отвергнуто. Почти все высказались против, только Хрюкл, как ни странно, проголосовал «за», а Пина как всегда воздержалась.
Питти возмущался: «Что за бой без абордажа? Прикажете мне и моим орлам на рыбалку сходить?» Четырбок поддержал Рыжего Эрла, заметившего, что на острове кроме кроителей есть еще и население. А Олли поймал себя на мысли, что ему почти все равно. Виндибур просто не узнавал себя: «Может, все дело в медальоне?» Последнее время Олли редко его снимал, да и Болто был совсем не похож на себя…
От тяжелых размышлений Олли оторвали радостные крики Болто.
— Попался, пиявка чернильная! — Хрюкл кровожадно потирал руки, приплясывая вокруг съежившегося на палубе черного как ночь архивариуса, затравленно озирающегося по сторонам.
Клюкла отловили кочегары в куче угля. Он мог лишь нечленораздельно блеять, тряся бороденкой. Пришлось посылать за Четырбоком. Увидев доктора, ласково подступающего со слуховой трубкой и молотком, бумагомаратель жалобно охнул и потерял сознание.
Четырбок досадливо поморщился.
— Несознательный экземпляр. Рецепта на угольные ванны не получал, а туда же… Явная передозировка.
— Ага, — кивнул Болто, — а компасную жидкость он от насморка принимал.
— Я бы и сам чего-нибудь выпил, — отрешенно буркнул Четырбок, посылая Санитара за кошачьей мочой. — Не занедужить бы…
Енот обернулся мигом. На услужливо поданном подносе стояло две склянки. Четырбок, не долго думая, тюкнул пациента молоточком между глаз. «Несознательный» не отреагировал.
— Условные рефлексы на нуле, — пояснил еноту лекарь, — перейдем к безусловным. Взяв с подноса ближнюю склянку, он окунул в нее длинный нос архивариуса. Нос начал приобретать малиновый окрас. Клюкл засопел и, не открывая глаз, распахнул рот. Санитар возбужденно приподнял хвост:
— Прекраш-ш-но, патрон!
— Угу, — согласился Четырбок, опрокидывая содержимое склянки себе в рот. — А-а! Хороша настоечка!
Тут же взяв вторую склянку, эскулап, для приличия поинтересовался:
— Не желаете? Ну, как хотите.
И влил кошачью мочу в Клюкла.
Такой гримасы всепоглощающего уныния Олли не видел ни у кого. Углы рта архивариуса сползли аж на подбородок, выпуклые глаза с укором мученника воззрились в небо, а из горла вырвался стон глубочайшего отвращения к жизни: «Хы-ы-ы-мня-я-ы-ы!»
