Последние были, как и предупреждали, лет двадцати двух — двадцати пяти, притом изрядно похожи друг на друга. Отрекомендовались Сота и Кохару, как не удивительно, Удзумаки. На предложение “присоединиться” стали задавать массу технических и ерундовых вопросов, однако, наконец, выдали основную причину сомнений.
Выяснилось, что медики сии — двоюродные брат и сестра. Причем еще в Узу вместе им быть “воспретили”. А любовь у них вот прям с детства и невозможная. Так что мотало их по элементальным странам с миссиями, с короткими “походно-полевыми” дружбами телами и тянулась эта сантабарбара уже лет пять. Ну а после падения Узу, любители “запретной любви” погоревали, но воссоединились не только сердцами. И вот вопрошали, сии деятели, смотря на мою персону с сомнением, а не разлучат ли их.
Ну в принципе, двоюродные, как по мне, дело неоднозначное. Проверить совместимость, как минимум, надо. Да и прямо скажем, как носителям генов, им ну вот совершенно не обязательно в свой тесный, полуинцестуальный кружок кого-то принимать. В конце концов искусственное оплодотворение никто не отменял, если уж все совсем плохо.
Выдал я этим деятелям свои соображения, полюбовался на ошарашенные физиономии, осведомился, с чего фигеют, выслушал ответ и офигел сам. Понятия искусственного оплодотворения эти, ранга В чакра-медики, не знали. Вот совсем.
И вот то ли я дурак, то ли лыжи не едут. Я конечно канон не на сто процентов помнил, но о клонировании говорилось, причем не чакра, а вполне биологическом. Хотя, может это прерогативой отдельных ученых было, или еще что.
В общем, плюнул на неучей своей, высокообразованной слюной и провел ликбез, на тему “пестиков и тычинок” без дружбы телами. Высококвалифицированные специалисты с круглыми глазами моей мудрости повнимали и, вроде, в смысл вникли. Потому как рожами посветлели и двинули собирать манатки для переезда.
Ну а я, слегка прибитый бредовостью реальности, в которой пересадка глаза — обыденность, а дети без койки — чудо дивное, направился к местным торговцам живым товаром. Ибо работники, несмотря на прибавление, все равно в особняк нужны.
А вот прибыв к обиталищу местного, торгующего в городе работорговца, я узнал две презанятные вещи. Первая, это “возможные” Удзумаки — это возможные рабы, что не сильно обрадовало. И второе, что я человек в высшей степени спокойный, к различным отклонениям и девиациям более чем лояльный. Но слегка, немного, совсем чуть-чуть расстраивающийся, когда мне предлагают родственников, возрастом лет шести, не более, для постельных утех.
Понял я это, счищая с кулака костномозговую эмульсию, бывшую недавно головой почтенного торговца. Сопровождающие мои, оперативно охранников торговца прирезавшие, обратили на меня вопросительные взгляды. Впрочем фраза, вполне соответствующая действительности: “оскорбление клана и его главы”, их более чем удовлетворила.
А я, выковыривая разрабощенных, родственных мне спиногрызов, думал что делать с остальным товаром. Аболиционистом я не был, рабство считал проявлением социума и социальных взаимоотношений. По сути, раб — это индивид с отсутствующей социальной ответственностью. И как следствие, отсутствующими социальными правами. Все в рамках закона уравновешено и, будучи для лица принявшего на себя социальную ответственность раба ценным активом, раб жил вполне в рамках юридического баланса.
То есть, бороться с рабством как с явлением, у меня никакого желания не было. Явление неприятное, но обусловленное массой факторов. Например раб, умерший от голода и болезней — нонсенс, в отличие от кредитного раба первого мира. Впрочем, сейчас стоял вопрос не политико-социальных взаимоотношений, а весьма конкретный. Вот прибил я типа, которого в целом прибить право имел. Но его “товар” достался мне как трофей и что мне с этим товаром делать?
В итоге плюнул, собрал всех порабощенных и поставил перед фактом, что вот лично мне нужно ограниченное количество работников в усадьбу. Остальные могут идти нафиг, возможно даже по своим делам. Треть из полусотни присутствующих, на последних словах, нафиг и срулила. Видимо, как раз “насильно порабощенные”. Десяток из оставшихся сели где стояли, принимая “решение господины, а мне на все пофиг”, ну а из оставшихся я отобрал тройку парней и тройку же девчонок, на пару лет младше возраста своей тушки.
Уходя с места жестокого грабежа, убийства и вандализма, увидел еще четверку, покинувшую “рабский магазинчик”. Остальные, очевидно, остались ждать “нового господину”.
В результате из городка выбирались уже в сумерках, немалым таким караваном. Местная шпана, в количестве двадцати рыл, попыталась “побазарить за жизнь”. Видимо, что-то ребятушкам не понравилось. Впрочем, мне не понравились они целиком, так что остановив охранников жестом, просто заключил группу не товарищей в барьер. Посмотрев на копошащуюся гопоту, как на то, чем они и являлись, свалил из воздушного района на фиг.
До Конохи, табором, добирались почти пять дней. Ну и на месте беготня с бюрократией, бумажками, медицинскими проверками, размножательной Эйкой и прочими немаловажными вопросами заняла два дня.
Но, через неделю, смотря на восход, я не менее целеустремленно, чем в прошлый раз, в него и срулил.
19. Рекурсия иногда возвращается
Брел я значится, по дороге, обрамленной, как ни удивительно, заготовками для лесопилки. И были эти заготовки поболее секвойи стандартной, да.
А потом, плюнул на дежа вю, и верхними путями поскакал в столицу страны Огня, носящую загадочное название Хи но Шуто, в сокращенной версии Шихон. Ну, лингвистически и логически не подкопаешься, да и капитан на мостике.
Вообще, скорость передвижения шиноби была вопросом любопытным и нарушающим развитие логистики простых людей самым безобразным образом. Самый что ни наесть средний чунин верхними путями передвигался со скоростью километров пятьдесят в час. При этом игнорируя всякие неровности и водные преграды, вижу цель, не вижу препятствий. Соответственно, если брать ту же страну Огня, изобилующую, а точнее фактически состоящую из дремучего, могучего, непролазного леса, да еще, до кучи, пересекаемую тройкой больших и кучей мелких рек и речушек…
Ну, в общем, все что стоило дороже риса, доставляли шиноби. Не вполне, конечно, так, но у власть предержащих личной заинтересованности в логистике не было. Строить же дороги, развивать их и прочее — было банально невыгодно в рамках одного поколения. А бонусы от развития инфраструктуры, увеличения мест жительства в поколениях следующих — высокомудро, свойственно человекам, игнорировались.
К полудню сопровождающие вывели нас к деревеньке, этакому поселку городского типа, ни разу не скрытому. Судя по обеспокоенным взглядам, с толикой опасения, бросаемых на Акимичи, вывели с целью перекусить. А то, как бы оголодавший толстопуз не перекусил нами. Ну, обламывать надежды потенциального завтрака туриста я не стал и величественно объявил остановку на пожрать.
В самом же поселке, поглощая плоды крестьянского труда, в очередной раз дивился эклектичности этого мира. Дело в том, что вся обозримая живность носила следы явной, умелой и долговременной селекции. Жирная, спокойная и целенаправленно стремящаяся к пиковому моменту своей жизни заготовка для еды. Что коровы со свинятиной, что птица домашняя.
На фоне этой, безусловной, победы желания “вкусно и много пожрать” над естественным отбором, орудия труда селян смотрелись крайне печально. Деревянная лопата, обитая по кромке железом, была, безусловно, исторически любопытна, однако как средство производства мной не воспринималась. И, невзирая на мое невоспринимание, в этом качестве массово использовалась.
Ну а пожрав и высокомудро плюнув на проблемы местных индейцев пейзан, отправился я дальше, в сторону местного нерезиновска. Последний, прекрасно видимый с верхних путей, был на удивление похож на Коноху. Безусловно, с поправкой на гораздо большие размеры и отсутствие как многочисленных лесистых частей, так и скалы каге. А так, двух-трех этажная застройка эклектичного стиля, то японский особняк, то трехэтажная коробка-офис, а то вполне европейский коттедж. Ну и, естественно, домик Дайме, единственного приличного из встреченных мной в этом Мире человека. Ну, хотя бы, пристойно и уместно одетого, да.
