Ознакомительная версия.
Выбравшись на берег, опричник приложил козырьком ладонь к глазам и попытался осмотреться. Но яркие всполохи молний, хотя и давали достаточно света, при этом так мельтешили, что уже через несколько минут у Василия от слепящих вспышек на веках выступили слезы, а кроме красных кругов и пятен, он все равно ничего не узрел.
Тогда опричник изменил способ. Он дал глазам немного отдохнуть, а потом стал вглядываться вдаль в те короткие мгновения, когда ночная темень перенимала у грозы свои права. И уже при третьей попытке заметил то, на что в хорошую погоду, скорее всего, не обратил бы внимания, принимая увиденное за низко висящую над горизонтом звезду.
Достаточно далеко, может за версту или две, мерцал слабый огонек. А при такой бешеной грозе, это мог быть только светильник в окне, либо — костер под надежным навесом. И то и другое указывало на присутствие людей. Вполне возможно, что даже приветливых и гостеприимных! Впрочем, подумать над этим у него еще будет достаточно времени. Для начала нужно хотя бы дойти до того места. А посреди ночи, в такую бурю, да еще в совершенно незнакомых местах, это бывает не так просто…
Не зря говорят, знал бы, где упадешь, так соломы подстелил бы. Ну что ему стоило хоть одним глазом взглянуть на землю, когда еще парил в воздухе? Теперь не сопел бы носом, прикидывая: что ждет впереди?
Конечно, степь не горы, где, как всем известно: глазам близко, а ногам далеко, но и здесь путника подстерегает достаточно неприятных неожиданностей. Глубокий овраг, топкий ручей, или еще какая другая пакость могут преградить путь. И черт его знает, как лучше поступить: переться напролом, не зная броду, или — поискать обход? А если искать, то в какую сторону ближе? Не окажется ли так, что ты станешь обходить овраг с правого боку, и отмахаешь черти какой крюк, тогда как слева овраг заканчивался всего в десяти шагах? Тогда возникает вопрос: продолжать идти в избранную сторону или вернуться назад, попытать счастье в другом направлении? Не дойдя при этом до края преграды те самые десять шагов?
Но выбирать не приходилось. Василий вздохнул и зашагал в направлении, хоть и квелого, но вполне четко различимого в ночной тьме, огонька.
* * *
То ли судьба решила, что Василий на сегодня достаточно хлебнул лиха, то ли Пресвятая Покрова и прочие заступники наконец смилостивились над ним и сами цыкнули на шалунью, но более никаких преград на пути он не встретил. И глубокие буераки вгрызались в степь где-то в другом месте, и каверзные ручьи текли в сторонке.
По мере приближения огонек становился более отчетливым, а вскоре сами молнии подсветили опричнику полуразрушенную мазанку, в окошке которой поблескивал желтый, уютный светлячок. Чуть сбоку виднелось нечто, похожее на недостроенный, а скорее всего — полуразрушенный навес. Оттуда даже сквозь густую завесу дождя доносились резкий запах конского пота и тихое фырканье. Это давало Василию определенную надежду на благополучный исход дела.
Во-первых, — татары, встречаться с которыми ему сейчас, совсем не хотелось, не лошадей поставили бы под навес, а сами укрылись там от непогоды. Степняки терпеть не могут замкнутого пространства и толстых стен, поэтому, когда имеют возможность выбирать, предпочитают в доме не сидеть. А во-вторых, — навес был так мал, что даже в лучшие свои времена не вместил бы больше четырех-пяти лошадей. Значит, и в мазанке всего несколько путников, застигнутых грозой. А с двумя или тремя, если те задумают что плохое, Василий как-нибудь управится. В этом молодой и крепкий опричник не сомневался.
Уже смелее, не пригибаясь к земле при каждом сполохе, Орлов пошел к хижине. Но, крепко помня первейшую заповедь воина тайного указа, что осторожность не помешает нигде, никому, никогда и ни в чем, безжалостно освеженную в памяти коварной речкой, — он не сунулся сразу в двери, а присел у окошка и осторожно заглянул внутрь.
В комнате на столе горел не ночник, как думал Василий, а обычный огарок толстой свечи. Зато в других предположениях опричник не ошибся. Возле огонька за столом разговаривали двое мужчин, одетых в добротные жупаны синего сукна. В такие, как правило, любят одевать своих гайдуков знатные вельможи. Днем по цвету обшлагов и вставкам в рукава можно было бы узнать род хозяина, но в темноте все казалось бледным или серым.
Один из мужчин, коренастый, старший летами, чтобы не сказать пожилой, опираясь плечами на стену и повернув изборожденное глубокими морщинами лицо к окну, — благодаря чему Орлов смог предположить его возраст, — негромко, но упрямо от чего-то отказывался. И, похоже, делал это не в первый раз, потому что собеседник — статный, широкоплечий парень, примерно его, Василия, возраста, от такой неуступчивости спутника сильно злился. До бешенства… Он стоял, перегнувшись через стол, тяжело опираясь на него сжатыми кулаками и, едва сдерживая ярость, говорил пожилому:
— Ну, что ты рожу воротишь, пенек трухлявый?! Или тебе денег не надо?! Ты же по утрам едва в седло садишься! Вот, чтобы мне с этого места не сойти, если господин тебя еще этой зимой со службы не прогонит. А что ты выслужил у него за полвека? Кроме рубцов на теле от сабель и панской нагайки? Дулю с маком? А тут, — он сделал неопределенный жест, — три сотни цехинов! Три сотни! Слышишь, Семен? Старый ты дурень!..
— Я не глухой, Тихон… — пожилой гайдук заговорил громче, и Орлов наконец-то расслышал его голос. — Знаешь, ты ведь угадал мои худшие страхи, которые стали терзать меня с того самого дня, когда я впервые узнал о приближении непогоды не глазами, а собственными костями. И если бы эти деньги были предназначены на что-то другое, скорее всего, я дал бы себя уговорить, но не в этот раз. Извини, парень, но не будет тебе моего согласия…
Гром ударил так громко, что полностью заглушил слова старика и тут же повторился, не давая Василию расслышать и последние доводы младшего. А уже в следующее мгновение тот выхватил из-за пояса нож. Затем левой ладонью придержал руку пожилого гайдука, дернувшуюся к пистолю за поясом, и с криком: 'Ну, так пропадай!', - воткнул лезвие товарищу в живот, по самую рукоять.
Семен охнул, дернулся вперед, схватился обеими руками за нож, потянул сгоряча его из раны… Но мокрая от крови рукоять, выскользнула из слабеющих пальцев, и старик со стоном, бессильно уткнулся лицом в столешницу.
Убийца постоял над неподвижным телом, потом, словно в растерянности от содеянного преступления, присел на край скамьи. Но, похоже, близость покойника раздражала его. Так как мгновение спустя Тихон вскочил, схватил со стола большой кошель, в котором, видимо, и находились те самые триста цехинов, с пола — седло и, бормоча проклятия, бросился в дверь. А еще чуть позже по лужам заплескали конские копыта…
Ознакомительная версия.
