И вот эта мысль сорвала в Эде какую-то пружину. Внезапная нежность сбила дыхание. И он одурел от запаха этой кожи, от этого тела… Он выдал все, что мог. Все, что умел и что знал из рассказов и видел в порниках; иногда Рогволд неумело пытался отвечать, а иногда и не пытался — честно ловил кайф, подставляя требуемые детали организма. Сначала — стискивая зубы, потом таки не выдержал и начал стонать — громче, громче, потом — временами — почти скулил и бился так, что Эд всерьез пугался за целость ложа. И только на какой-то энной минуте он закрыл глаза. На животе, на раскрытых губах сохло белое; нежная кожа изнанки бедер — раздвинутых, предоставивших в Эдово распоряжение все, что между… При виде этого «между» у Эда отшибало мозги. Порномодель, блин; а мы, наверно, хорошо вместе смотримся — красивая пара… И он лез руками — дорожкой жестких волосков пальцы пробегали по чужому животу и натыкались на горячее, твердое и влажно-липкое; вот за это твердое можно было взяться, а можно передвинуть руку пониже, там тоже много интересного; а можно просто еще дальше — пальцами, одним, двумя, да хоть всеми пятью — и тогда Рогволд со всхлипами дышал сквозь зубы, хватаясь за Эдовы плечи… Вряд ли в этот момент он помнил о спрятанном — Эд нащупал — под подушкой ноже.
…Кожа. Мускулы, блин. Прямой нос и пухлые губы. Щетина. Колючая. Эд не просто восхищался — он сам себе не верил, что вот это вот… Да охренеть же! Обалдеть. Да они здесь все идиоты… Прямые плечи. Треугольник спины и узкие бедра. Всю жизнь мечтал. Полжизни. А красивый парень — такая же редкость, как красивая девчонка, и редко у нас совпадало. А ТАКОЙ КРАСИВЫЙ парень… У Валерки ноги были хуже. И… У Валерки все было хуже. Пальцы. У этого и руки, блин… Аристократ. Хотя у них и аристократы, небось, землю пашут… Запах. А вы знаете, что в паху человек потеет точно так же, как под мышками? Только запах другой…
Он не мог оторваться. Он даже наглядеться не мог. Лоб. Уши. Подбородок. Волосы… Да у него вообще нет физических недостатков!.. Сделали по спецзаказу. Специально для меня.
И было бешеное желание перед кем-нибудь похвастаться. Какая классная у меня игрушка!
«Ну а что, — думал Эд, тяжело дыша, обессиленно зарываясь лицом в спутанные Рогволдовы патлы. — Я же тоже… И в модели мог бы, в конце концов… и вообще… Не приходило мне это сроду в голову, но чисто по данным — мог бы… Он бы и у нас от меня не ушел…» — «У нас — ушел бы. ОН — ушел бы. У нас тебе такое не по карману».
Он перевернулся на спину, посадил Рогволда себе на грудь и начал все сначала. И были стоны и судороги, и колебались отсветы на запрокинутом безумном лице. А потом это лицо оказалось совсем близко — и хищно, открывая зубы, приподнялась верхняя губа… (Даже зубы, блин. Хоть на рекламу зубной пасты. И нечищенные, небось, отродясь.)
…И когда, зверея сам, сжав челюсти, он раз за разом под мышки вздергивал под собой придавленное тело — вздергивал и отпускал, в ритме собственных движений, и, отпуская, видел под собой спину Рогволда, цепочку позвонков между вздувшимися мускулами — всплыла непонятно к кому обращенная злорадная мысль: а вот попробуйте меня сейчас оттащить. Только если убьете. Причем скорее всего — обоих.
Вздрагивая, тянулся острый огонек свечи. Последние секунды, когда сведены мышцы, когда вся жизнь, как на кончике иглы, в этой штуке… которая, распираемая, будто готова лопнуть — перезрелым бананом… почти боль, последние секунды, вот сейчас, вот… и у него то же самое, он мой, этот парень, я его завел, я в нем… еще, вот, все, напоследок, до упора, все, не могу больше… И еле сдерживаешься, чтобы не впиться зубами в скользкое от пота чужое плечо. Вот, вот… О-о-о…
…На спине. На животе. На четвереньках. Валетом — «шестьдесят девять». «Шестидевяткой» они и отключились — и, проснувшись утром (днем, скорее, если быть точным), Эд сперва отодвинул от лица Рогволдово колено, а затем вспомнил, где он, Эд, и что с ним. Тогда же выяснилось, что накануне они ухитрились уделать даже ковер над кроватью — кто потом этот ковер отчищал и что сказал, Эд не узнал и предпочел над этим не задумываться.
…Он лежал долго. Полудремал, трясясь в ознобе и кутаясь в одеяло. Потом согрелся. Вроде. Хотя все равно самочувствие было — словно подскочила температура. Может, и подскочила… Но мерять температуру он не стал, а нашел в аптечке и принял таблетку аспирина, запив водой из канистры. Долго сидел за складным столиком, тупо разглядывая полосы на выцвевшей ткани — в прошлом синие и желтые. Никто не шел.
…Что лицо Ингигерд всплыло тогда — а он отмахнулся? И явившаяся мысль запомнилась почти дословно: девушка прелестна, я бы согласился и на девушку, но рядом с таким парнем… А позже — холодно: так вот что будет, если заставить меня в здравом уме и твердой памяти выбирать между мужчиной и женщиной… Впрочем, он всегда это знал.
…И те несколько раз, когда они по-настоящему менялись местами. ТАК Эд не любил, никому с собой такого не позволял — но все тормоза в голове слетели в первую же ночь. В прорези ставен желтая луна смотрела на творящееся в комнате непотребство.
…Тогда он стянул носки, обул (за неимением сгинувших в пучине времен кроссовок) старые сандалии, превращенные в тапочки путем усекновения ремешков и пряжек, и потащился на раскоп.
Они все были там. И все там было как прежде. Они даже не удивились, увидев его. Витька помахал рукой, Диночка подмигнула, остальные и вовсе подняли головы, посмотрели и снова занялись своим делом. И только Дядя Степа, человек старого закала, убежденный в своей ответственности за моральный облик подчиненных, отложил лопату, выбрался наверх и, обтерев лысину грязной ладонью, угрюмо осведомился:
— Ты зачем девушку обидел?
— Случайно, — сказал Эд.
Дядя Степа молча его разглядывал; затем решительно взял за плечо.
— А ну пошли отойдем…
Отошли. Сели рядом на дальнем краю раскопа. Кривясь, Эд ерзал, устраиваясь поудобнее. Струйками потек вниз песок.
— Тебя что, били? — спросил Дядя Степа.
Эд мотнул головой — и молча взялся за затылок. Дядя Степа опасливо отодвинулся. Ладно, пусть, в конце концов, думают, что я с похмелья…
Дядя Степа снова почесал голову. Грязные пальцы оставили полосы на потной лысине. Как тогда у Рогволда на щеке…
— Эдик, что случилось?
— Ничего.
— Плохо выглядишь, — заявил Дядя Степа.
Эд пожал плечами. Глядел вниз, на осыпающийся склон. Здесь я ходил. Здесь меня подсаживали на коня. А вон там были ворота, у которых она упала. А у Дяди Степы в палатке стоит ящик, в котором она лежит. То, что от нее осталось…
