Драгоценная, мир… раздвоился?
«Именно, любовь моя…»
Но зачем? И как?
Вместо ответа Мантия выдернула меня за шкирку на Первый уровень.
«Изнанку представления ты увидел, теперь пора уделить внимание и актерам…»
Но разве что-то происходит? Впрочем… Происходит. Уже произошло: я снова смотрел на мир. И не узнавал его.
Мерцающие реки водопадами обрушивались на долины, сотканные из жемчужно-зеленых травинок, бархатные складки гор возносились к небу, поменявшемуся цветом с морем, тропинки скручивались в клубки и снова разбегались в стороны, зовя умчаться вместе с собой в укутанную туманной дымкой даль, туда, где горизонт ласковой кошкой сам просится в руки… Снежинки сменялись дождем, осыпались лепестками, шуршали под ногами золотом опавших листьев, взмывали вверх крыльями перелетных птиц… Чувства смешивались друг с другом, бисеринками собирались в сети узоров, обещали, манили, успокаивали, горячили…
Возможно все. Не веришь? Я тоже не верил. Пока не встретил тебя. Я завоюю мир. И отпущу на волю. Если ТЫ захочешь. Мне не хватит Вечности, чтобы рассказать о чувствах. Но есть слово, в котором уместится все. Одно короткое слово… Ты согласна его услышать?
Да разве хоть что-то может быть слышно в гомоне водяных струй и потоков ветра, кружащих мир, словно волчок? Но откуда тогда взялись эти слова? Не было никакого голоса. Ни малейшего звука, похожего на речь, хоть человеческую, хоть звериную. И все же кто-то говорил. Кто-то внутри и вокруг одновременно. Говорил каждым движением воздуха, каждой каплей, со звоном разбивающейся о каменное ложе речного русла, каждым стебельком скромной степной травы, каждым мгновением настоящего, медленно, нехотя и мучительно уходящим в прошлое. Говорил так, что не требовалось напрягать слух, но и не хотелось зажать уши, чтобы спрятаться от единственного вопроса…
Ты согласна его услышать?
Больше не было ничего. Не было даже времени – прозрачными кристаллами застыли водяные брызги, остановили свое движение облака, пронзительно-изумрудный ковер земли затаил дыхание, ощетинившись тысячами острых бутонов.
Ты согласна?
В наступившей тишине протяжным звоном повис хлопок крыльев – крохотная хрупкая бабочка вспорхнула с острого копья травинки, сделала круг над головой Элрона, призраком восставшего из безумного танца Прядей и замершего вместе со всем остальным миром, подлетела к хрупкой женской фигурке, робко коснулась краешком крыла розовеющей все сильнее и сильнее щеки, испуганно отпрянула прочь, снова приблизилась и… села. На протянутую навстречу ладонь. Чтобы остаться на ней навсегда… Нет, не так! Чтобы остаться вместес ней.
По ткани мироздания прошла волна, возвращающая привычные очертания каждому предмету. Я снова стоял во дворе небольшой лесной усадьбы и смотрел на двух влюбленных, принесших друг другу и принявших драгоценный дар. Но смотрел огорчительно недолго.
Вечерний воздух матовым жемчужным вихрем обернулся вокруг стройных фигур, стянулся коконом, рассыпался пылью, и в начинающее наливаться кровью заката небо взмыли, так и не разжимая крылатых объятий, мерцающие тени – сине-черная и молочно-прозрачная. Все выше и выше, к светлячкам первых звездочек, в пушистые облачные просторы, туда, где нет преград ни для тела, ни для души. Вверх…
– Ну как, понравилось? – хлопнул меня по плечу Ксо.
– Э… – Как может понравиться или не понравиться чудо? – Но что это было?
– Разве непонятно? – удивился кузен. – Эл заявил о своих чувствах, Лора подтвердила свои.
– Я не об этом! Все так странно изменялось… Словно Пряди подчинялись чьему-то желанию, а вовсе не существующим с начала времен законам.
Изумрудные глаза весело блеснули:
– Я и не сомневался, что все получится! Ты увидел.
– Но что именно?
Ксаррон поманил меня за собой под навес террасы, в тени которой уже вовсю властвовала еще не успевшая добраться до прочих местечек ночь.
– Ты верно заметил, все изменялось. Потому что такова наша природа: встречая ту, с которой желаем идти рука об руку, мы торопимся начать совместный путь. Но сначала его нужно показать, верно?
– Показать?
– Пряди податливы, как струны, Джер, на них можно сыграть любую мелодию, особенно мелодию любви. Элрон отпустил свои чувства, и мир отразил их в себе. Изменился. Удобно, правда? Людям-то приходится пользоваться для всего словами, у зверей нет и слов. А у нас есть для признаний целый мир.
Изменился? И еще как! Но, вспоминая буйство красок и форм, только теперь понимаю, что все происходящее было каким-то… не совсем реальным. Вихри танцующего мира проходили сквозь меня, словно я был бесплотным призраком, способным лишь наблюдать, но не участвовать. Правда, мне почему-то не пришло в голову возражать и спорить, требовать и домогаться внимания к своей персоне, хотя безумно хотелось войти в хоровод изменений, почувствовать их и, быть может, измениться самому. Если, конечно, удалось бы победить страх бездумного и покорного следования чужой воле.
– И он… не протестует?
Кузен улыбнулся:
– А ты бы протестовал? На несколько мгновений стать частью бури, бушующей в сердцах… И потом, все возвращено в целости и сохранности. Моими скромными усилиями в том числе.
– Твоими?
– И Шеррит. Мы были Пред-Хранителями. Теми, кто запечатлевает исходный образ, чтобы сохранить его и помочь миру снова принять прежний вид, а заодно уберечь от повреждений все за пределами Круга клятв.
Так вот почему узор раздваивался! Это был защитный слой и память одновременно. Но каким образом, фрэлл меня подери?!
– Ксо, а ты можешь рассказать?
– О чем? – Кузен сладко потянулся, разводя руки в стороны.
– Как ты это делал? И…
– Еще что-то?
Я куснул губу.
– На Изнанке, когда… Наверное, не стоило подглядывать, но… В общем, я не видел никого из вас.
Ксаррон склонил голову набок, два или три вдоха смотрел куда-то в сторону, потом подтвердил:
– И не должен был.
– Как это? Ведь у всего наделенного душой или ее подобием есть Изначальный узор, тот, который составляет суть, непохожий ни на какой другой.
– Правильно.
– Так почему же…
Меня удостоили усталой усмешкой:
– Представь себе шарканский ковер, в котором сплетаются сотни нитей. Его узор складывается из мельчайших фрагментов, как мозаика, но разве ты можешь выделить хоть один? Ведь они – единое целое, хотя каждый, бесспорно, неповторим и непохож на другие.
