Так, почти мгновенно, он оказался гостем, а не рабом Гиру-налле. Женщина вывела его из шатра, и он заметил, что повозки выстроились в цепочку, люди привязывают заводных лошадей к задкам повозок, а наездники уже разъезжают вокруг огромного поезда, выкрикивая приказы.
Женщина привела его к прекрасной, расписной повозке, которую назвала своей резиденцией. Возница уже сидел на высокой поперечине с вожжами в руках. Махнув ему, она крикнула по-шомбийски, а потом пригласила Хасмаля в свой дом на колесах.
Вступив внутрь, он был совершенно очарован. Ему еще не приводилось бывать в повозках Гиру, и он даже не представлял, каким восхитительным может сделаться столь ограниченное пространство. Он оказался в комнате, на отполированном до блеска полу из плотно пригнанных друг к другу деревянных досок, под расписным деревянным потолком, достаточно высоким, чтобы можно было свободно стоять. Вдоль одной стены, под окном из настоящего стекла, тянулась покрытая мягкой обивкой скамья. Вдоль другой разместились кладовая и шкаф с ящичками от пола до потолка; между ними располагалось место для приготовления пищи. Передняя часть была отведена под глубокий шкаф с лесенкой, наверху которого находилась ниша с матрасом и несколькими туго набитыми подушками.
У нее есть все необходимое для жизни, подумал Хасмаль, причем во всяком уголке, куда бы она ни попала.
Сняв одну из подушек с длинной скамейки, женщина открыла крышку устроенного там сундука. Достала оттуда пару поношенных темно-зеленых кожаных брюк и шелковую, сизую как голубь рубашку. Она перебросила Хасмалю эти вещи, и он стал одеваться, не забывая о том, что женщина следит за ним. Одежда пришлась ему почти впору — и это притом, что мужчины Гиру были преимущественно рослыми и стройными… рядом с ними Хасмаль казался скорее невысоким, но мускулистым.
— Чьи они?
— Теперь твои. А прежде принадлежали другу… но он перебрался отсюда.
— Спасибо тебе, — он помедлил, не зная ее имени, — госпожа.
— Какая из меня госпожа! — сказала та. — Просто женщина. Можешь звать меня Аларистой.
Это не было ее именем, он знал это. Гиру никогда не называли свои истинные имена, ибо знание настоящего имени дает власть над душою.
Он кивнул.
— Алариста. А меня зовут Чобе.
Так его звали в детстве; подобным образом Хасмаль избегал бестактности, ибо, назвавшись перед ней своим именем, отчасти возлагал ответственность за свою душу, хотела она того или нет.
Когда он оделся, хозяйка велела ему сесть и предложила напиток, названный ею кемишем, который, по ее словам, приготовлялся из семян и плодов растения кокова, красного перца и молодой сушеной рыбы, смесь крепкую, едкую и сомнительную, — по правде сказать, более отвратительной жидкости ему еще не приводилось пробовать. Дома из тертой коковы и меда приготовляли сладкое и приятное питье. Хасмаль даже не представлял, что можно найти способ сделать кокову настолько отвратительной. Тем не менее он был гостем, и что еще важнее, гостем собрата — Сокола; в таковом качестве он был вынужден и проглотить мерзкую жижу, и улыбнуться, и выразить свое удовольствие.
Покончив с питьем, она наконец перешла к тому, что было у нее на уме.
— Когда Флонабан сказал мне, будто ты проклят, я сразу ответила ему, что это чушь и что ты пытаешься запугать его и таким образом найти путь на свободу. Однако я не стану верить подобному утверждению, не получив доказательств.
Она улыбнулась.
— Конечно.
Он остановился, не добавляя никаких подробностей, ибо, услышав, она передаст их кому-нибудь, а он не хотел распространять вестей о себе.
— Я гадал. И увидел… жуткую вещь.
Хасмаль ждал. Возможно, эта женщина знает больше, чем он. И сама скажет то, что ей известно. Она вздохнула.
— Как бы мне ни хотелось, — ведь я еще не встречала Соколов, не принадлежащих к моему народу, — мы не сможем оставить тебя у себя. Тогда рок, который пал на тебя, поглотит и нас, — так показало мое гадание.
Она сидела, высоко подняв голову, сложив руки на коленях.
— Мы всегда стремились предоставить убежище всем, кого угнетают нынешние власти. Однако силы, которые ищут тебя… — Женщина изящно поежилась. — Я не смею даже предположить, что мой народ способен стать между тобой и богами.
Хасмаль надеялся услышать от нее больше: узнать подробности жребия, который предрекало ему ее гадание, и почему выпала на его долю такая судьба. Однако женщина, последовав его собственному примеру, умолкла и теперь ожидала его ответа.
— Значит, вы хотите отпустить меня? Вернуть мне свободу?
— В известной мере. Мы отправили голубей нашему агенту в Костан-Сельвире, чтобы тебя взяли на борт корабля. И теперь сворачиваем наш стан — чтобы доставить тебя в гавань, посадить на корабль и увидеть, как ты отплываешь от берега. Когда нас с тобой разделит достаточное расстояние, ты сможешь поступать, как тебе вздумается; но пока корабль не выйдет из гавани, рядом с тобой будет находиться или страж, или я.
— Значит, я заключенный?
Смех ее оказался столь же очаровательным, как и улыбка.
— Нет, ты более не раб, и я скорее назвала бы тебя своим гостем, но если ты попробуешь, э… уклониться от моего гостеприимства прежде, чем отплывешь на своем корабле… — Она снова пожала плечами, и он отметил, как движение это самым любопытным образом взволновало ее грудь. — Тогда мои люди будут вынуждены застрелить тебя прежде, чем ты успеешь сделать десять шагов.
— Но почему? Почему вы не можете просто вернуть мне коня и вещи и отпустить?
На сей раз смех ее прозвучал еще более искренне и веселье заиграло в уголках глаз.
— Потому что — пожалуйста, прости мою откровенность — я не думаю, что у тебя хватит разумения и ловкости, дабы уйти от моих людей так далеко, как мне хотелось бы. Ты не умеешь ездить верхом, не чувствуешь лес настолько, чтобы понимать, где тебя ждет засада. Кроме того, при всем твоем уме и способностях, коими ты обладаешь, могу поручиться: ты не успеешь отъехать отсюда и на один фарлонг, как вновь попадешь к кому-нибудь в плен.
Она наклонилась вперед, и шелковая блуза заманчиво распахнулась, обнажив правую грудь и почти не скрыв левую. Хасмаль старательно боролся с негодованием.
— Итак, ты хочешь удостовериться в том, что я окажусь как можно дальше отсюда.
— Именно… так далеко, как унесут тебя море и корабль.
— Ну что же, сетовать мне не на что, я и сам намеревался предпринять нечто подобное и останусь доволен, пока роковая для меня особа будет находиться за моей спиной.
Женщина не шевелилась, и он понял, что говорит, не отрывая взгляд от ее груди. Покраснев, Хасмаль заглянул ей в глаза и понял, что она прекрасно знает, куда он смотрит… и что подобное внимание доставляет ей удовольствие. Чувствуя себя сущим олухом и идиотом, Хасмаль уставился на свои руки и, чтобы переменить тему, спросил:
