Дверь мне открыл хозяин. Отец Тамары то бишь.
– Здравствуй – здравствуй, непризнанный гений, заходи, – протянул он мне руку.
Мама! (это он жене), наш пропавший Лист объявился!
– Почему лист? – улыбнулся я в ответ на искреннюю улыбку маэстро.
– Ну, как же! Так мог исполнять собственный произведения только лист. Знаете: " Быстро, быстро, ещё быстрее, быстро, как только можно, и на следующей странице "Ещё быстрее". А у нас, вот, чудо случилось. Вы не представляете, какое это счастье, вновь видеть всё это – он широко развёл руками. – Только, – понизил он голос, – моей теперь тяжело. Это как предательство какое получилось. Нет, за меня она рада, но всё-таки… Пройдёмте к ней.
И действительно, Феофиловна за это время резко сдала. Сидела грустная такая, неподвижная, ушедшая, или точнее, оставшаяся одна в этой тьме. Правда, когда мы вошли в комнату, встала, улыбнулась, протянула руку. И знаете, так её жаль стало, что не смог я изобразить какое-то рукопожатие, поднёс её к губам, поцеловал.
Оценила, покрылась лёгеньким румянцем, даже улыбнулась уже по-другому.
– Присаживайтесь, сейчас обедать будем, вот-вот Тамара придёт. А пока… всё-таки большая просьба. Я тут по памяти кое-что восстановил из вашего… репертуара.
Знаете, один отрывок… Он выпадает из общей канвы. И я не пойму, откуда. Вот это – он потянулся за нотами и подал мне исписанные листы. Ну, признайтесь, не томите!
– Я вот это играл? – изумился я.
– Не томите, Виталий. Как я мог такое пропустить? У кого?
– Да честное слово, не знаю. Так, навеяло.
– Навеяло? Вам? Вот просто так? Ну, Виталий, вы… вы… просто гений! Да-да, и не смущайтесь!
Звонок в дверь прервал, к моему облегчению, эти восхваления.
– Томка. По звонку слышу. Она вечно торопится, нет терпения ключи из сумки доставать, – объяснил хозяин, направляясь в коридор.
– Вы только… осторожно, пожалуйста, – прошептала слепая. – Она только-только в себя приходить стала.
Слышно было, как что-то шепчет девушке отец. Ну, слава Богу, не сбежала, не забилась в истерике. Но в комнату предварительно заглянула, а вошла, словно здесь сидела здоровенная бешенная псина.
– Здравствуйте, – почти прошептала она.
Боже, как она съехала за эти дни. Лицо – одни глазищи. Но какие! И всё. Ничего другого я уже не замечал.
– Здравствуй, – почему-то таким же сдавленным шёпотом произнёс и я.
– Мы тут говорили о музыке, – взял инициативу в свои руки отец. – И знаешь, Том, оказывается, это он сам. Это – вновь потряс маэстро исписанными листами – он сам написал! Он просто велик, твой знакомый. И, наверняка, очень добр. Злой человек такого не напишет.
– Злой человек – нет, – странно вздохнула девушка.
– Вот и лады. Сейчас пойдём обедать.
– Мы не хотим обедать. Мы прогуляемся, – покачала головой Тамара.
– Ну что же ты за гостя…
– Я знаю. Правда, Виталий?
Что я должен был сказать? Тем более, что есть мне действительно, не хотелось.
– Но вы обязательно потом приходите. Не пропадайте! – это маэстро мне уже вдогонку.
– Далеко не пойдём. Вот здесь, на солнышке, – предложила Тамара и не спрашивая моего мнения устроилась на скамейке возле своего же подъезда. – Ну?
– Не понял?
– Зачем приехал? Что ты от меня хочешь?
– От тебя? Хочу?
– Ничего не хочешь? Просто так заглянул?
– Но, Том, я… но я же люблю тебя.
– Ты? Любишь? – девушка изумлённо округлила и без того огромные глаза.
– А что тут удивительного?
– Ты?! Можешь?! Любить?!
– Но… но я не понимаю…
" Господи! Она что, узнала про Лисичку? Или про…", – пронеслось в голове самое банальное.
– Всё ты понимаешь. И я не дурочка. Видела…
– Что? Да что же видела?
Девушка вздрогнула, потом взяла себя в руки.
– Тамара! Ради Бога! Беги сюда! С мамой плохо! – прервал маэстро с балкона на самом интригующем месте выяснение наших отношений.
Одним махом, словно из катапульты, Тома пронеслась по лестнице и оказалась в квартире. Даже я приотстал, хотя ноги-то у меня подлиннее – через три ступеньки пёр.
– Вот… Скорую я вызвал… – лепетал Тамарин предок, удерживая бьющуюся в конвульсиях женщину.
– Он… маму… трогал? – прошипела девушка.
– Виталий? Нет… Только руку поцеловал… А что? – растерялся маэстро.
– Что же ты делаешь, чудовище? Её-то за что? – начала вдруг трясти меня за ворот рубахи девушка.
– Да я… да ты что?
В это время мама Тамары забилась в ещё более сильных судорогах, потом разом обмякла, затихла.
– Умерла? Умерла? – прошелестел музыкант, лихорадочно пытаясь нащупать пульс.
– Га-а-ад! – девушка отпустила меня, но рванулась почему-то не к матери, а на кухню. Я же кинулся к слепой. И совсем она не умерла. И даже наоборот…
– Обернись, тварь! К смерти своей обернись!
Я обернулся, и Тамара вдруг ткнула меня здоровенным ножом в живот. Это было столь неожиданно, что я даже не понял сразу и не почувствовал боли.
– Она же… жи… – пролепетал я, чувствуя, как подкашиваются ноги.
– Где смерть твоя? Здесь? Или здесь? – уже со всего размаха ударила ножом меня явно обезумевшая девушка. И смерть моя действительно была "где-то здесь", потому, что закружилось, закружилось всё у меня перед глазами, а затем взорвалось и разлилось ярко-зелёным пламенем. … Отец внимательно смотрит на меня и грустно качает головой.
– Ты должен запомнить, сын, раз и навсегда, что это – жизнь. Это – борьба. Они злы и свирепы. Они неисправимы. Это – отбросы, брак, может, специально созданный природой для нашей цивилизации.
– Я понимаю, отец. Но… не могу пока. Не могу!
– Без этого ты не станешь и не будешь взрослым.
– А что я буду?
– Не знаю… У нас в роду никогда не было такой… аномалии, но в других семьях… нет, лучше тебе не знать. Лучше попробуем ещё раз. Я сам подберу… дичь.
Успокоенный, я засыпаю, а отец ласково гладит меня по лицу…
– Драк, драаак, ну, очнись же! – голос Тамары. Нежный голос и ласковые прикосновения. Я лежу в маленькой комнатке на маленькой кроватке. Такой маленькой, что ноги свисают чуть ли не на половину. Наверняка, Тамарина комнатка и её же кровать.
– Ну, очнулся! Молодец! Как ты? Не очень больно?
Да за такой взгляд этих глаз я бы, я бы… Эх, жаль, что ничего не болит! Да, действительно ведь ничего не болит! Да что же это? И Тамара с ножом привиделась?
Я под одеялом провёл рукой по телу. Ничего. В смысле ран.
– Я уже смотрела. Ничего. Заживает как… как…, ну не знаю.
– Смотрела?
– Ну… перевязала было, – её почему-то передёрнуло. Ну да, "почему-то". Кишки реально мне выпустила. Кого же от такой картинки не передёрнет. Но что и как дальше?
– Это папа. Он закричал, что ма жива. И она на крик сказала, что глаза, словно слезами наливаются. Па закричал, что всё, как у него. Потом увидел, что с тобой…
