— Василий, сын мой, — негромко отозвалась соседка, — Утоп прошлым летом.
Вета недоумённо почесала в затылке: этот неряшливый дядька — её сын?
— Пил он. Вот и утоп… Мёртвым царствие небесное. Ты чернилами писать умеешь?
Девочка помотала косичками. Старушка выдвинула один из многочисленных ящичков шкафа и достала стеклянную непроливайку, металлическое перо и толстую тетрадь. Иветта просидела в гостях до вечера, сажая синие кляксы на жёлтую клетчатую бумагу и выписывая под диктовку кривые буквы. Счастью её, казалось, не было конца, когда добрая волшебница протянула письменные принадлежности:
— Дарю, принцесса. Пиши хорошие сказки.
Следующим утром Вета, не завтракая, достала гостинец, устроилась за шатким столом и обмакнула перо в чернила. Как ни странно, история полилась на страницы сама собой: капитан Парассо с дурным характером и обвислыми усами хмуро глядел с корабля на берег острова. Он с утра был не в духе: кто-то стащил из его каюты остатки грога, и, судя по походке боцмана, это был он. Но капитан был не дурак: боцман — единственный, кто знает выход из этого узкого пролива, а поэтому с расправой надо бы обождать. Но потом капитан его не пощадит… И тогда доля сокровищ боцмана достанется ему, Парассо…
Уже потом появился Гурό — суровый охотник из джунглей, маленькая колдунья Пáола с чёрными косами, Элано — робкий эльф, который умел танцевать и во всём хотел походить на брата — хитрого и сильного воина, ловкая плясунья Идáна и далёкая страна Виноградарей, где растили сладкий розовый виноград размером с дыню.
Всю неделю, пока саднило горло и температура поднималась до тридцати восьми, Вета аккуратно вписывала приключения героев в едва заметные клетки листов. А когда сказка вдруг почему-то останавливалась, девочка брала тетрадь подмышку и стучалась в «газетную» дверь. Нина Вениаминовна здорово рассказывала о жарких пляжах на далёком юге, легендах о старых крепостях и кладах, удивительных свойствах камней и растений. Пока они обедали варёной картошкой (каша так вечно и подгорала), сказка оживала снова и синие буквы знаменовали новое путешествие к Озеру Снов или в Таинственные Подземелья.
А потом старушка слегла. Сразу откуда-то взялись два угрюмых дядьки, представились родственниками, принялись пить, браниться, делить и без того крохотную комнату. Лишь один раз, когда они ушли сдавать бутылки, Вете удалось проникнуть за «газетную» дверь. Нина Вениаминовна исхудала, пожелтела, глаза потускли, уголки рта низко опустились. Девочка взяла её за руку и заплакала.
— Сделай то же, что я для тебя, — прошептала соседка. — Пусть люди знают, что сказки живут вокруг. Что чудеса рядом, только руку протяни.
А потом ввалились дядьки, загремели консервами и жбанами.
— Чего тут расселась, а, соплявка? На метры мои претендуешь? Своих мало? А ну, пошла отседова, курва малолетняя!
Вета разозлилась и решила вечером наябедничать отцу. Однако, тот вернулся с дежурства непривычно злой и пахнущий спиртом. Не дослушав до конца, он попросил принести тетрадку и начал небрежно листать. Затаив дыхание, девочка, ждала вопросов, как же капитан Парассо и боцман теперь выберутся из подземелья, или что теперь будет делать Паола, которая только что сбежала из крепости на Озере Снов. Однако, отец молчал и хмурился, напряжённо потирая правую бровь. Потом натянул сапоги и быстро вышел. Заподозрив неладное, Вета бросилась следом, но было слишком поздно: когда она спустилась во двор, из ржавой бочки вовсю валил дым, несло бензином и мёртвыми сказками. Ветер рвал сизые нити, унося далёкую страну Виноградарей ввысь, в равнодушную фиолетовую небыль.
— Папа! Папа! Что ты наделал! Там же Элано! Гуро и Паола!
Отец сплюнул, последний раз затянулся, отбросил папиросу, придавив её останки подошвой, и угрюмо обронил:
— Чтоб я такой погани больше не видел. Поняла? Чтоб моя дочь всякой херовиной бумагу портила… Чтоб смеялись все над ней… Да ни в жисть… Нормальным человеком будешь. Поняла?..
Пепел Таинственных Подземелий и жарких джунглей оседал на рябинах чёрным снегом. Мёртвые сказки пахли ядом и злобой. Не в силах больше смотреть на гибель мечт и фантазий, Вета горько заплакала и убежала в Дом. Он должен был помочь, Он должен был понять и дать сил пережить…
Отец больше никогда не увидел тетрадок. А сама Вета, сколько ни пыталась возродить погибших героев, так ничего и не удалось — выходили лишь куклы из папье-маше, неживые, послушные марионетки, будто в бочке сгорело нечто большее, чем просто бумага. Они остались жить лишь в её сердце за «газетной» дверью…
— Пришли, — неохотно прокомментировал Бертран и вдруг добавил, — ты прости, что я тебе тогда про отца сказал. Неправда это.
За спиной его на фоне безликих многоэтажек серели контуры стен остановки. На облезлых кусках штукатурки крупно чернели матерные слова, неприличные рисунки и замысловатые символы граффити. В правом углу в землю намертво вросли каменные ножки старой лавки, лишённой сиденья, в левом прела груда мусора из сигаретных пачек, окурков, бутылочных осколков и использованных презервативов.
Вета хотела сказать, что он не прав, что любви отца действительно не хватало, и что Сергей Павлович был ошибкой, и Бертран не такой, нет-нет, совсем не такой, как вдруг боковым зрением отметила слева жуткую гигантскую тень.
Обернулись они разом. Зыбкие контуры Чёрного Автобуса неприятно подрагивали, напоминая бока голодного хищника. Дверь с шипением отъехала, приглашая внутрь, и Вета отчётливо поняла, как сильно ей туда не хочется: обратного пути не будет.
— У нас нет выбора, — рука Бертрана тяжело опустилась на плечо. — Идём.
Кардинал шагнул во мглу проёма, и девушка поспешила следом: от страха почудилось, будто мужчину навеки поглотила тьма. В утробе монстра царил густой фиолетовый полумрак, по окнам ползли липкие свинцовые потёки. Иветта торопливо села рядом с Бертраном — кожаное сиденье податливо прогнулось. Дверь хлопнула, Автобус затрясся, словно в агонии и, низко взревев, куда-то рванул.
Девушка с ужасом обернулась по сторонам: адская машина была полна пассажиров, отдалённо напоминающих детей: маленькие, бледные, с чёрными губами и мёртвым, безразличным взглядом. Все они сидели неподвижно и апатично смотрели в одну точку, покачиваясь лишь на редких ухабах.
И вдруг ей почудилось, будто кресло под ней шевельнулось. Вне себя от ужаса, Иветта перевела взгляд на тёплое кожаное покрытие и слегка коснулась его кончиками пальцев.
«Оно дышит! Господибоже, оно, мать его, дышит!»
Ей стало дурно, и, если бы не шампанское, из горла вырвался бы истеричный вопль. Сейчас же сил хватило лишь прошептать:
