В тот ненастный, дождливый день, какие нередко случаются поздней осенью, к нам в дом заглянула Марида. Чем-то она была расстроена до крайности. Мне даже показалось, что ведунья еле сдерживала слезы. Хоть и сказала она матушке, что, дескать, пришла к ней здоровье проведать, настойки и мази принесла, а мыслями все же была далеко, думала о своем. И заметно, что думы ее одолевали очень невеселые. Не засиделась она у нас, быстро стала собираться домой. А перед уходом обратилась ко мне:
— Детка, дело к тебе есть. Заказ у меня возьмешь? Сможешь сплести кружево по этому рисунку?
Я развернула большой лист (это тоже был пергамент, тоже очень тонко выделанный, но размерами он был куда больше того лоскутка, что сейчас лежал у меня в кармане). Да разве то, что здесь изображено — кружево? Нечеткое сплетение линий, перехлесты… В этом углу вообще непонятно что! А здесь, похоже, маленький ребенок карандашом баловался, чиркал незнамо что и неизвестно как! Однако, чем дольше я всматривалась в рисунок, тем яснее становилось изображенное на нем: это нечто, похожее на переплетение веток, вот эти петли напоминают птицу в полете, а это очень смахивает на наложенные друг на друга звезды с острыми краями… Ну и так далее, и все в том же духе. Непонятная вязь, кое-где напоминает письмена южных народов, а кое-где линии настолько близко прилегают друг к другу, что трудно разобрать хоть что-нибудь. Все это вместе складывалось в очень сложный, непонятный рисунок, суть которого было невозможно уловить.
Я взглянула на Мариду. Ведунья в ожидании моего ответа сидела напряженная, как туго натянутая струна.
— Ну ладно, я попробую. Тут еще разбираться и разбираться надо. Ближе к концу месяца будет готово.
— Нет, — покачала головой ведунья, — к концу месяца будет поздно. Через три дня, или, крайний срок, через четыре.
— Да ты что, Марида! — ахнула я. — У меня и другие заказы есть, и тоже срочные! А тут работы немеряно! Разобраться же надо, я рисунок понять никак не могу!
— А ты, детка, не разбирайся. Сделай, как есть.
— Ну, давай дней через десять.
— Детка, четыре дня — крайний срок. После мне это кружево будет без надобности… Тогда можешь его вообще не плести…
— Да не сплести такое за четыре дня! Это ж кружево будет размерами с хорошую скатерть!
— Ты, хотя бы, попытайся! Если уж ты не сумеешь, то не сумеет никто.
— Да ни один человек, и я в том числе, не сплетет такое за несколько дней!
На глазах у ведуньи заблестели слезы, задрожал подбородок. Она как-то сразу осунулась, и стало заметно, что эта старая женщина находится на грани отчаяния.
— Я не могу заставить тебя, детка. Но прошу тебя, на колени встану — постарайся! Жизнь человека от этого зависит!
На лице Мариды было такое горе, и в то же время, такая надежда, что я просто растерялась.
— Ну, хорошо, я попробую. Хотя за успех не ручаюсь.
У ведуньи как камень с плеч свалился. Она достала из холщовой сумки несколько больших мотков серых ниток.
— Сплетешь из них. Только из них.
Я взяла один из мотков, посмотрела нитку. Что-то отдаленно напоминающее тонкую шерсть, но при первой же попытке рассмотреть ее получше нитка трухой рассыпалась под моими пальцами. То же самое было и с остальными клубками. Я растерянно посмотрела на ведунью.
— Марида, но это же одна гниль! Работать такими нитками невозможно! Хочешь, я возьму лен или шелк?
Та лишь отрицательно покачала головой.
— Детка, они не гнилые. Они…. Ну как бы тебе объяснить… Они хорошие, к ним просто подход особый нужен. Другие здесь не сгодятся. В общем, для этого плетения нужны только они. Ты поймешь… Другими их заменить нельзя, да ты и не пытайся. Только из них… Придумай что-нибудь, ты же у нас мастерица. Только из них…
Ближе к вечеру, управившись с домашними делами, я села за работу. Наколов рисунок на плотный валик, я попыталась приступить к работе, да не тут то было! Эти серые нитки рассыпались уже от прикосновений, а уж о том, чтоб плести из них кружево — об этом и речи быть не могло! Весь вечер и большую часть ночи я потратила на попытки хоть каким-то образом сделать принесенные ведуньей нитки пригодными к работе: я и смешивала их с другими нитями, и смачивала в разных растворах, и скручивать пыталась…Все было бесполезно! Проклятые нитки расползались под пальцами на отдельные волоконца, и чуть позже серой пылью осыпались на пол. Ох, Марида… Завела песню: "Придумай, ты же мастерица!". Да кем бы я ни была, хоть лучшим из мастеров, а из гнилья не сделаешь хорошую вещь! Я, в отличие от нее, не колдунья! Но, без сомнения, здесь должно быть какое-то решение! Марида не притащила бы мне эти нитки, если бы они были совсем ни на что не годны. В чем же здесь секрет? И почему она мне прямо не сказала, как сделать их пригодными к работе?
Уже под утро, когда, устав от бесплодных попыток сделать с рассыпающимися нитками хоть что-то, я хотела махнуть на все рукой, мне вдруг пришла в голову, казалось бы, глупая мысль. Я как раз расчесывала свои волосы, и, посмотрев на гребень, вытащила из него свою длинную волосинку. Скорее от отчаяния, чем осознанно, я приложила ее к серой нити. Раздалось легкое, почти неслышное шипение, прямо на моих глазах волос растворился в нити, а еще через секунду вместо невзрачной трухлявой нитки передо мной лежала тугая шелковая нить с дивным, серебристым блеском. Я несколько мгновений растерянно смотрела на это необычайное превращение, затем перевела взгляд чуть ниже. Ага, так и есть: где заканчивалась длина моего волоса, там заканчивалась и гладкая шелковая нить. Ниже опять шла унылая серость. Приложила туда еще одну вырванную из головы волосинку — опять раздалось шипение, и вновь передо мной пошло чудесное превращение. Так вот в чем дело!..
Ах, Марида, ах, ведьма старая, да что ж ты такое удумала?! Кого от смерти спасаешь? Слышала я от приезжающих ко мне мастериц рассказы, такие, которые говорят друг другу долгими вечерами, шепотком, да на ухо: о тайных, колдовских делах, когда кружевница, делающая запретное плетение, отдает в этой работе часть своих жизненных сил другому человеку, обреченному темными силами на смерть. Говорить то говорили, да все с чужих слов; из знакомых мастеров никто, слава Пресветлым Небесам, с подобным не сталкивался. И хорошо! Такое плетение — страшная вещь для мастера, и браться за эту работу не стоит ни в коем случае!
А ведь похоже на то, что Марида дала мне подобный заказ… Работа, что ведунья мне подсунула, никак не тянет на праздничное украшение для одежды. Понятно теперь, отчего она крутилась передо мной, глаза прятала, правду не говорила.
То, что мне принесла ведунья — это не просто работа. Это — запретное плетение, исполнение которого может грозить непредсказуемыми последствиями тому, кто за него взялся. Мастер, изготавливающий подобное, сам должен понять секрет умирающих нитей, сам, добровольно, согласиться на дальнейшее исполнение уже начатого им рисунка и, опять-таки, добровольно, без принуждения, взять на себя все возможные последствия своей работы. Да и не нити это вовсе. То, что мне принесла ведунья — это чья-то умирающая жизнь, которую требуется спасти, пожертвовав для того частью своей жизни, причем сделать это осознано, по своему желанию. Заставить здесь никого нельзя, иначе это плетение уже никого не спасет. И делается эта работа лишь в том случае, если тому, ради кого на такое идешь, уже ничего помочь не может, и он уже стоит на пороге смерти. И тебе самой невесело придется, когда с таким плетеньем свяжешься. В основе исполнения этого заказа лежит согласие мастера, причем осознанное согласие, добровольное, без угроз и принуждений. Даже после того, как работа будет закончена, плетение чуть ли не год будет тянуть из тебя жизненные силы для закрепления своей мощи. Так, ну и что мне теперь прикажете делать? Исполнять ли тебе работу, Марида, или отказать наотрез?
