… Увидев перед собой принца Неддара, Скопец расплылся в улыбке. Отчего из раны на его щеке потекла струйка крови.
Его радость была такой искренней, что принц, оглядев изможденное и покрытое синяками лицо старика, жестом приказал близнецам вытащить кляп и отпустить придворного.
Почувствовав, что его никто не держит, Даран сложился в поясном поклоне, выпрямился и, осторожно шевельнув челюстью, прошептал:
— Ваше высочество! Наконец-то!!!
Выслушивать славословия в свой адрес было некогда, поэтому Неддар жестом приказал старику умолкнуть и поинтересовался:
— Где ночует Варлан, знаешь?
— В покоях Орлиного Пера, ваше высочество! — тут же ответил Скопец. — В коридоре перед входом в гостиную — четыре мечника. Еще по два — за дверями в покои Полуденного Дождя и Двойной Радуги. В самой гостиной — четверо воинов, вооруженных до зубов, а в опочивальне его светлости — трое телохранителей… и ее милость баронесса Лиания Геррен…
— Ей же то ли одиннадцать, то ли двенадцать лиственей от роду!!! — поморщился принц.
— Одиннадцать, ваше высочество… — вздохнул старик. — Но выглядит она на все четырнадцать. Поэтому его светлость счел ее достойной скрасить ему ночь…
— Ублюдок! — прошипел Неддар. Потом посмотрел на бледное, как полотно, лицо оранжевого и щелкнул пальцами: — Этот мне не нужен…
… Плита, открывающая проход в опочивальню покоев Орлиного Пера, ушла в стену за считанные мгновения и совершенно бесшумно. Поэтому телохранители графа Иора, увлеченные разглядыванием не прикрытого одеялом бедра юной баронессы, среагировали на появление в комнате посторонних с небольшим запозданием. И по-разному: рыжеволосый воин, стоявший в шаге от прохода спиной к нему — хрипом и бульканьем из перехваченного горла; здоровяк, сидевший в кресле рядом с подоконником и получивший нож в глазницу — коротким стоном. А невысокий, но очень широкоплечий обоерукий мечник, подпиравший стену рядом с входной дверью — смещением в сторону от летящего в горло клинка, шелестом выхватываемых из ножен мечей и скрипом зубов.
«Правильно…» — мысленно усмехнулся Неддар, поймавший его затравленный взгляд. — «Ты быстр, умел, но… нас больше!»
В это время Иор Варлан открыл глаза. И, переменившись в лице, шлепнул ладонью по изголовью.
Десница, вцепившаяся в рукоять меча, стряхнула с него ножны. А левая рука потянулась к шее лежащей рядом баронессы. И… встретила вместо нее пустоту: Гвар Волчий Хвост, метнувшийся к кровати, успел сдернуть девочку на пол.
Граф взвыл, вцепился в подушку, метнул ее в Гвара и, перекатившись на другую сторону кровати, вскочил на ноги. Оказавшись за спиной у обоерукого, метнувшегося к нему на помощь.
Неддар жестом отправил четверку хейсаров к заходившей ходуном входной двери и оскалился:
— Смирения, ваше «величество»!
Варлан полоснул мечом по ткани, свисающей с балдахина, и, не тратя время на разговоры, намотал оторванный кусок на левое предплечье…
— Хотите умереть в бою?! — усмехнулся принц. И отрицательно помотал головой: — Не получится! Перед смертью вас ждут долгие и увлекательные беседы в пыточных подвалах МОЕГО дворца…
Граф закусил губу, сделал шаг вперед и удивленно замер, услышав звон упавшего меча. Потом повернул голову к обоерукому, вытаращил глаза… и, выронив клинок, вцепился руками себе в горло. Пытаясь остановить бьющую фонтаном кровь!
— Тварь!!! — заорал Неддар, прыгнул вперед, но было уже поздно: убедившись, что удар получился, телохранитель Варлана ехидно усмехнулся и… перерезал горло самому себе…
Глава 18. Мэйнария д'Атерн
Десятый день четвертой десятины второго лиственя.
…В Черном Гае темно и страшно: могучие ветви старых вязов и ясеней переплетаются высоко над головой, образуя крышу, непроницаемую для света Дейра и Уны, побеги лещины и бересклета, невидимые в темноте, цепляются за одежду, а от кустов боярышника неприятно тянет тухлой рыбой.
Тьма такая густая, что ее, кажется, можно резать ножом. Она скрадывает расстояния, гасит звуки и вымораживает душу, как дыхание Полуночника.
Тихо. Чуть слышно шелестит трава и побеги папоротника, приминаемые нашими ногами. Изредка потрескивают попадающие под каблук ветки, да гулко бухает сердце, пытающееся вырваться из грудной клетки.
— Страшно? — замогильным голосом шепчет Волод.
— Нет! — отвечаю я.
— Врешь!
Вру. Но признаваться в этом не буду. Ибо не хочу становиться посмешищем для друзей моего младшего брата.
— Врешь!!! — снова восклицает Волод и останавливается.
— Вот еще… — фыркаю я, обхожу его силуэт и почти сразу же натыкаюсь на торчащий из земли сук.
Бедро обжигает резкой болью, а с пересохших губ срывается еле слышный стон.
— Что, опять ножку подвернула? — с издевкой спрашивает брат.
— Нет. Просто поцарапалась…
— Говорил, иди след в след?
Говорил. И не раз. Только в кромешной тьме Гая не видно не то что следов — земли. Поэтому я снова фыркаю:
— Иди уже, охотник… Я в порядке…
Волод что-то бурчит себе под нос, и я запоздало понимаю, что он сетует на то, что я — женщина!
— Слышь, мужчина! Ты обещал довести меня до ключа за десять минут, а мы идем уже больше часа. Может, ты заплутал? А, следопыт?
Последние полгода брат бредит о славе величайшего следопыта всех времен и королевств, поэтому моя издевка режет его без ножа:
— Мы на месте! Уже давно! — возмущенно восклицает он. — Просто я проверяю, насколько ты пуглива…
— Ну, и где твой ключ?
Волод хватает меня за руку и волоком тащит куда-то вправо. Прямо сквозь здоровенный куст лещины. Потом замирает и ехидно спрашивает:
— Слышишь?
Журчит. Вода. Где-то совсем рядом.
Вырываюсь и иду на звук. Облизывая пересохшие губы сухим, как прокаленная на сковороде соль, языком. И почему-то мечтаю не о лице суженого, а о вкусе холодной, как лед, воды…
… Вот он, Ключ Прозрения! В ложбинке между корней могучего лесного великана, спрятавшегося в самом центре Черного Гая. Малюсенькое зеркальце воды, в котором можно увидеть того, кто разделит с тобой Жизнь.
Не всегда, а только раз в году. В час, когда Ночь Темной Страсти готовится смениться новым днем.
Опускаюсь на корточки, перебрасываю косу за спину, наклоняюсь к воде и опять ловлю себя на мысли, что просто хочу пить…
Нет, не просто — что ХОЧУ ПИТЬ! Безумно!! Что готова продать душу Двуликому за один-единственный глоток воды!!!
Мысль о продаже души Богу-Отступнику, мелькнувшая на краю сознания, отчего-то не пугает. Ибо вода — вот она. Передо мной. На расстоянии ладони от губ…
