— Ничего не понимаю! Решительно ничего! Давай с самого начала и по порядку: кого убил, как убил, за что, и собираешься ли теперь скрываться от правосудия?
Но Веттели начал с конца.
— Ну, что ты, какое правосудие! Он был уже давно мёртвым, когда я его убивал.
Трудно сказать, чем завершилась бы их содержательная беседа и как далеко бы зашли сомнения мисс Фессенден по поводу здравия рассудка мистера Веттели. К счастью, в неё вмешался гринторпской констебль, робко постучавший в дверь.
— Разрешите? Мисс Фессенден, мне сказали, что мистер Веттели… Добрый день, сэр… ох, простите, — парень сообразил, что для некоторых этот день выдался совсем не добрым. — Вынужден вас побеспокоить, сэр, но могли бы вы дать показания по этому делу? Такое необычное дело, сами понимаете. Я должен всё записать. Мисс Фессенден, вы позволите, я тут у вас расположусь с бумагами? Это займёт всего несколько минут.
Веттели был даже рад, что констебль не попросил Эмили их оставить. История была ужасна, но, по крайней мере, её не пришлось рассказывать дважды.
…Вообще-то, сочувствия он не любил, и не потому, что был такой уж гордый, независимый и несгибаемый — просто стеснялся. Но когда тебя со слезами на глазах утешает и гладит по голове любимая девушка — это совсем другое дело, это очень даже приятно. Жаль, счастливый миг длился недолго и был нарушен не самым деликатным образом: вынырнув из пустоты, на голову Эмили спланировала фея Гвиневра. Одно хорошо — ей вообще ничего не пришлось рассказывать.
— Всё видела, всё слышала, всё знаю! — объявила она. — Какой ужас! Много чудовищ видала я на своём веку, но чтобы такое… Ладно, не будем о печальном. Что ты сидишь, женщина, скорее налей своему парню выпить, сейчас это лучшее, что ты можешь для него сделать, — тут Веттели с ней, конечно, поспорил бы, но не стал вмешиваться в девичью беседу. — Ну, где у тебя вино?
Эмили растерянно моргнула.
— У меня сейчас нет вина, мы его ещё вчера выпили.
Фея посмотрела на неё свысока (с высоты её же собственной головы), изрекла назидательно:
— Если у девушки есть парень, то и вино должно обязательно иметься в запасе. Если только парень не предпочитает пиво, эль или, скажем, неразбавленный виски… хотя, нет! Как раз от неразбавленного виски его следует держать подальше. Неумеренные возлияния чрезвычайно пагубно сказываются на семейных отношениях. Учтите оба!
— Учтём, — послушно кивнули «оба».
Но дельный совет она им всё-таки дала, недаром жила на свете с артуровских времён.
— Раз нет вина, то и нечего вам здесь сидеть и чахнуть, тем более, что до серьёзного у вас сегодня всё равно не дойдёт, не надейтесь. Уж я-то знаю! Вы оба для этого слишком застенчивы, и раньше Имболка[7] вряд ли раскачаетесь, — тут у Веттели вспыхнули уши, у Эмили — щёки: что-что, а вогнать в краску Гвиневра умела. — Вам надо развеяться! Давайте-ка быстренько собирайтесь, через четверть часа омнибус до Эльчестера. В пабе «У пьяного эльфа» по выходным танцы, в «Придорожном» будет комическое представление, а в салуне «Старого паба» показывают стриптиз, так что найдёте, где развлечься.
Веттели стало смешно. «Ого! Откуда такие познания? Не лесная фея, а настоящий гид по злачным местам округи!» — неосторожно подумал он.
— Всё потому, что я живу полной жизнью, а не чахну во цвете лет в деревенской глуши, как некоторые! — сердито выпалила фея, немного озадачив Эмили. Читать чужие мысли мисс Фессенден не умела, и к чему было это громкое заявление, так и не поняла.
Для большинства существующих на свете девушек собраться куда бы то ни было за четверть часа — задача непосильная. Но Эмили с ней справилась легко, и скоро они были в пути, тряслись на жёстких сиденьях старенького красного омнибуса, украшенном новенькой табличкой с воззванием, отпечатанным типографским способом. «Господа пассажиры! Находясь внутри салона, не плюйте на солому! Вы не в свинарнике, а в стране, которая гордится утонченностью манер»[8] — гласило оно.
Внутри было почти пусто — в Гринторпе, кроме нашей пары, сели ещё трое, и какая-то старушка ехала от Моррвиля — зато холодно так, что пар изо рта. Поэтому можно было, не опасаясь выглядеть нескромными, сидеть, тесно прижавшись друг к другу, и даже держаться за руки. А что ещё надо для счастья двум молодым и, как выяснилось, излишне застенчивым существам?
Смотреть стриптиз они, конечно, не пошли, это было бы слишком, а в «Пьяном эльфе» время провели очень даже неплохо, и провели бы ещё лучше, если бы у Веттели назавтра не было уроков. Это накладывало определённые ограничения на то количество удовольствий, которое они могли себе позволить. Но как скоро выяснилось, ограничивали они себя напрасно, полезнее было бы напиться вдрызг.
На этот раз тела было два, и обнаружил их не Веттели, он только проходил мимо и заглянул на шум, поднятый детьми.
Первое, в одних подштанниках, лежало на полу душевой для мальчиков, принадлежало юноше по имени Джонатан Мидоуз и было безнадёжно мертво, заколото шилом в глаз (если только в Гринторпе не началась эпидемия неудачных падений, что, конечно же, маловероятно). В отличие от одиозного Бульвера Хиксвилла, бедный Мидоуз был одним из самых серых и неприметных воспитанников Гринторпа; Веттели о нём было известно лишь то, что парень — круглый сирота едва ли не с рождения и обучение его оплачивает какой-то дальний родственник.
Второе тело, одетое куда более презентабельно, хоть и лежало, запрокинувшись, как мёртвое, при детальном обследовании оказалось вполне живым. Огастес Гаффин — а это был именно он — просто пребывал в глубоком обмороке, видно, тонкая душа поэта не выдержала потрясения при виде того ужасного зрелища, что являл собой окровавленный мертвец.
Веттели же на этот раз большого потрясения не почувствовал, скорее досаду: «Ну, вот, ещё одно испорченное утро! Сколько можно?». А дальше пошла рутина: младших разогнал, старших разослал с поручениями, а сам со скучающим видом уселся на подоконник караулить труп: «Скоро, пожалуй, в привычку войдёт». Таким его и застало перепуганное до холодного пота начальство.
Явился доктор Саргасс, как всегда, очень спокойный и собранный, в костюме с иголочки (школьную форму он не признавал) и очках, но не круглых, а в очень красивой и модной оправе. Бегло оценил обстановку и сразу занялся приводить в чувство Гаффина, справедливо рассудив, что Мидоузу уже всё равно не поможешь.
Вдохнув нашатыря, Огастес дёрнулся, мелко задрожали синеватые веки, ладонь судорожно прижалась к груди:
— Ах… Больно…
