— Да. Можно попить?
— Можно, — кивнул Лекс.
Олиф кинулась к сумке, и, не особо переживая по поводу того, что сумка-то все-таки не ее, вытащила баклажку и жадно приложилась к ней губами. Напившись, девушка вдруг осознала, что у нее нет сил еще что-либо делать, даже встать. Она принялась рассеяно трепыхать своим, с позволения сказать, платьем, в пустой надежде как-то охладить тело. Солнце не позволяло забыть о себе ни на секунду, дышать было невыносимо тяжело, словно вся пустыня пропиталась духотой.
Олиф посмотрела на свои обгоревшие ноги. Под покровом горячего песка, не было видно красной, облезающей кожи, впрочем, оно и к лучшему. В этих жестких сапогах, девушка давно стерла мозоли, пятка и мизинец болели так, словно ступни распороли тупым ножом, прямо до мяса.
К Олиф подошел Лекс, сел напротив нее и тоже стал пить из баклажки. Девушка посмотрела на светлое небо, не в силах наблюдать за мужчиной. Все-таки это было тяжело. Она почему-то, неожиданно для самой себя, перестала любить солнце. Во всяком случае, так, как раньше. Оно прожигает эту пустыню насквозь, а вместе с ней и саму Олиф. Вот только одна мысль о том, что она его больше никогда не увидит, заставляла сердце болезненно заныть. Как бы то ни было, солнце несет свет. А Олиф ожидает тьма. Причем, как и снаружи, так и внутри. Она сгинет под землей, сойдет с ума, и больше никогда не увидит голубого неба. И яркого, волшебного солнца.
И Лекса она тоже больше никогда не увидит.
Девушка перевела взгляд на мужчину. На его голове снова была рубаха, скрывающая каштановые волосы, все тело было в песке, лицо пыльное, даже черты почти не уловимы, темные штаны все грязные, так же, как и рубашка с распахнутым воротом. Но Олиф знала, что скрывается под этим слоем пыли. Правда, вряд ли уже когда-нибудь снова увидит его настоящего.
Зато глаза у него остались неизменными. Карие. Такие же, как у нее. Ей почему-то всегда нравился светлый цвет глаз, как голубой, например. Теперь же она только радовалась, что глаза у них одинакового цвета.
Олиф усмехнулась своим мыслям. Лекс перехватил ее взгляд и недоуменно посмотрел на девушку. Она тут же снова уставилась на небо.
Пора уже научиться прощаться.
— Скоро уже все закончится, да? — спросила Олиф таким тоном, словно спрашивала о чем-то несущественном, не имеющем смысла, но важным для поддержания разговора.
— Не знаю. Солнце еще не село.
Девушка поджала губы и замолчала на некоторое время, а затем, когда уже казалось, что больше-то сказать нечего, она преувеличенно бодро заявила:
— А ты знаешь, мне уже надоела эта жара. Может, оно и к лучшему? Ну, что наконец-то можно будет немножко остыть. Это же ненадолго. Потом-то будет все равно. Дома… дома, я всегда хотела попасть в заморские страны. Люди говорили, что там очень тепло, даже жарко. Ну вот, можно сказать, попала. А теперь мне до безумия хотелось обратно, туда, где холодно. Получается, мечты сбываются?
Лекс так на нее посмотрел, как будто впервые в жизни увидел.
— Будешь нести чушь — я тебя сам прирежу.
Было бы здорово. Жаль, что он так специально говорит, только бы ее успокоить.
— Что мне делать?
— В смысле? — не понял Лекс, внимательно вглядываясь в лицо девушке.
— Что мне делать, когда мы попадем к Песчаникам?
— Молчать.
Олиф слабо кивнула. Ей хотелось узнать, как Лексу удалось выбраться из-под зоркого ока Песчаников, но она продолжала разглядывать песок. Ведь если спросить у него об этом, то он точно подумает, что и она решила воспользоваться его способом, начнет злиться… Вряд ли в этот момент он сможет догадаться, что Олиф уже все равно. Она приготовилась умирать, и лишь напоследок хотела удовлетворить свое любопытство.
— Разглядывай небо, — неожиданно сказал мужчина.
— Что?
— Небо разглядывай, а не пески. На них ты еще насмотришься, а вот на небо… нет.
Олиф подняла глаза и вгляделась в лазурную даль, похожую на озеро, которое они нашли на оазисе, только намного светлее и чище. Оно напоминало большой, длинный ковер, и то тут, то там на нем виднелись небольшие размытые облака. Если понаблюдать за ними некоторое время, то белоснежная фигурка, напоминающая нечто вроде головы собаки, разделялась на две части, а иногда и на три, и этот кусочек облака присоединялся к другому собрату. И так они плыли дальше, не обращая внимания на двух одиноких людей, наблюдавших за ними прищуренным взглядом.
Олиф завидовала этим облакам. Они безмятежно плыли по размеренному течению, уготованному им судьбой, и только она сидит на раскаленном песке и мечтает о глубоком сне. А проснувшись, ей бы очень хотелось обнаружить, что все это лишь игра света и тени, что на самом деле она лежит дома, на своей жесткой постели, а рядом бегает Тимка, и пытается вернуть свою сестру в тяжелую реальность.
Но, увы, таких снов не бывает. Единственное, что могли преподнести ей Берегини — это вечный сон, без шанса на пробуждение.
— Интересно, почему небо голубое? — спросила Олиф.
— В смысле? — Лицо Лекса становилась все мрачнее и мрачнее.
— Ну, ведь мы привыкли называть голубое голубым. Но что, если голубой вовсе не голубой, а на самом деле зеленый? Тогда и небо должно быть зеленым, а огурцы синими.
— О Берегини, ты еще спроси почему называется называется называется.
— Нет, правда, мы могли бы назвать голубое зеленым! — провокационно воскликнула девушка.
— Могли бы, но не называем, — раздражался Лекс.
— Но могли бы!
— Но не называем!
— Но ведь можно было бы предположить…
— Нельзя. Называй, как тебе нравится. Можешь считать петуха супом, а суп — ведром. Твоей больной фантазии здесь никто не мешает.
«Ты мешаешь», — мысленно обиделась девушка.
— Я просто пытаюсь понять, почему…
— Заткнись, — взбесился мужчина.
— Знаешь что! — совсем обиделась Олиф. — Я тут доживаю свои последние минуты, и хочу провести их хоть как-нибудь, лишь бы не в молчании! А ты, к сожалению, единственный человек, который тут сидит рядом со мной! Поэтому ты все равно меня выслушаешь!
— Да-а? — восхитился Лекс.
— Да, — буркнула девушка.
Мужчина насмешливо хмыкнул.
— Знаешь, почему ты считаешь, что небо голубое?
И видя, что девчонка молчит, продолжил:
— Потому что тебе так внушили. И лучше смирись с этим.
— Почему? — озадачилась девушка.
— Потому что. Простой пример: тебе с детства внушали, что убивать плохо — это правило. А ты его нарушила. И вот чем это закончилось.
— Еще… еще ничего не закончилось.
— Серьезно? Посмотри на себя: ты на восходе встаешь только потому, что так надо, ноги переставляешь потому, что твой организм хочет влаги, и разговариваешь, лишь бы не сойти с ума в молчании. Ты не человек — ты овощ. Ты уже не живешь.
