Вдали, должно быть из дворца, послышался женский вскрик. Здесь он звучал совсем тихо, но почему-то вывел Дагоберта из оцепенения. Кесарь отпрянул, повел плечами, будто стряхивая тяжелый плащ, и крикнул часовым:
— Эй! Что там случилось?
Какое-то время ответа не было, должно быть, один из стражников бросился выяснять, что стряслось. Через минуту он вернулся.
— Госпожа Брунгильда в обморок упала, мой государь! Там все сбежались, а она лежит без сознания, бедная раба божья, почти не дышит.
Монетка упала, звякнув о камень, и перевернутый глиняный кувшин хлопнулся на пол, оставив снаружи кончик мышиного хвоста.
— Господин инструктор, я ее поймал! — с ликованием сообщил Бастиан.
— Ты молодец! Лучший мышелов нашего экипажа! Почетный кот в сапогах!
Бастиан покосился на кувшин.
— Шо-то не вижу энтузиазма во взоре, — прокомментировал Лис.
Ла Валетт обошел импровизированную мышеловку, опасливо тронул указательным пальцем кончик мышиного хвоста и отдернул руку, точно от удара током.
— Господин инструктор, а что теперь делать?
— Шо-то я не понял! Это ж был твой план. Думаешь, я самовольно внес туда ценные коррективы? Попробуй использовать по прямому назначению.
— Но, видите ли, господин инструктор, — жалобно произнес выпускник Сорбонны, — если я возьму мышку за хвост, ей будет неприятно, она станет дергаться.
— Ее можно понять. Будь у тебя хвост, за который бесцеремонно хватали бы, ты б тоже не сонеты декламировал. Давай, певец моей печали, действуй!
— Но, — Бастиан вздохнул и страдальчески выдавил, — я не могу.
— Что еще за новости? Это говорит мне храбрый воитель, который дрался тет-а-тет с гарпией? Который добрым словом, безо всякого пистолета, укротил толпу воинственных баронов? Основной претендент на титул невидимого дракона?
— Да, все это так. Но вот…
— Валет, я с тебя дурею! Где тут можно достать настойку валерианы на медицинском спирте?! Я напьюсь и скажу, шо с вами не знаком. А вот интересно, шо я буду заливать институтской комиссии: извините, господа ученые, операция сорвалась, поскольку мышь оказалась недостаточно гламурной для пальпации. Шо ты стоишь, думай!
— Я умею думать стоя, — обиделся менестрель.
— Так, имеем очередное достижение высшего примата.
— О, я знаю! — воскликнул Бастиан и выскочил из комнаты.
— Шо за голова? — пробурчал себе под нос Лис. — Так и притягивает падающие яблоки.
Бастиана не было всего пару минут. Вернулся он с мальчишкой-поваренком. Тот, ни слова не говоря, схватил мышь за хвост и деловито крутанул ее над головой пару раз. Та пискнула и потеряла сознание от столь неучтивого обращения. Затем паренек без лишних слов сунул за кушак лежавший на полу медяк и посмотрел на менестреля, ожидая дальнейших распоряжений. Услышав, о чем идет речь, поваренок удивленно выпучил глаза, но лишь затем, чтобы лучше рассмотреть лежавшую на ладони Бастиана серебряную монету А поняв, закивал, расплываясь в улыбке.
Дагоберт поспешил в сад, с трудом переводя дыхание. Вокруг сестры майордома хлопотала встревоженная челядь. Кто-то, как водится, наиболее осведомленный, шептал, что это чары благородной дамы Ойген, решившей отомстить сопернице. Растерянный Фрейднур, бережно державший на руках Брунгильду, кивал с видом знатока. Ему ли не знать, сколь могущественна нурсийская красавица, — вот уж кому не стоит перебегать дорогу.
Дагоберту вся эта суета была противна. Он молча послушал перешептывания слуг, а затем все так же, не говоря ни слова, развернулся и ушел. Он чувствовал, как, лишая девушку жизненных сил, пульсирует у нее на груди сгусток драконьей крови.
«Еще немного, и она бы умерла, — подумал кесарь, ступая по тропинке сада. Он вспомнил горячий властный зов хранимого в сокровищнице амулета. — Теперь зов стих, а значит, скоро она придет в себя. Ее оберег перестанет забирать и начнет отдавать. Надо бы изъять у нее эту опасную вещицу. Но кто знает, сможет ли она жить без предательской подпитки? Не зачахнет ли совсем?»
Дагоберт шел, не замечая сгустившейся тьмы. Он видел в эту пору столь же ясно, как и днем. Юноша решил объяснить сестре майордома, как ей защитить себя, и вдруг услышал в своем сознании отцовский зов. Мощный дракон, еще недавно звавшийся Дагобертом II, парил над чужими незнакомыми горами, наслаждаясь полетом. Под ним в разные стороны с дикими гортанными криками мчали всадники. А вдали, точно вырастая из скалы, высился ступенчатый храм с полукруглой колоннадой, вытесанной из монолитного камня.
— Я знаю, что это за место! — вдруг прошептал юный кесарь, от неожиданности закрывая себе рот ладонью, чтобы не вскрикнуть. — Я видел его совсем недавно.
Четверо рослых берберов, вчерашних невольников, ныне охраняющих драгоценную персону и владения золотых дел мастера Элигия, бесцеремонно расталкивали слонявшийся по центральной улице люд, очищая путь господину. Будучи человеком довольно хлипкого сложения, испытав в детстве щелчки и насмешки более крепких сверстников, тот высоко ценил физическую силу. Но куда больше его увлекала сила иного рода, с малолетства завладевшая его умом.
Упорство, с которым мальчишка овладевал ремеслом, доставшимся от отца, вначале забавляло уличных лоботрясов, но потом, когда он стал подмастерьем, а затем мастером, когда в семнадцать лет открыл собственную лавку, насмешники поутихли. Очень скоро самого бойкого из них он нанял к себе кучером. А спустя несколько лет, уезжая в Париж, выкинул на улицу, как стоптанный башмак. Сегодня всякому было ясно, что такого мастера, как он, не найдется во франкских землях, сколько ни ищи.
Но было и другое, о чем не ведал даже его исповедник: пуще всех благ и наслаждений мастер Элигий любил властвовать, распоряжаться судьбами людей. По своему желанию выкупал приглянувшихся ему пленников из рабства, а когда хотел, обрекал на нищету чересчур несговорчивых соплеменников.
Днем, когда он впервые близко увидел мастера Рейнара, тот показался ему не великого ума птицей — из тех, что услужливо подставят спину, превратятся в удобную ступеньку наверх, помогут стать поближе к его собственному великолепному творению — золотому трону кесаря.
Однако уже к вечеру Элигий понял, что первое впечатление обманчиво и он чуть было не просчитался. Этот насмешливый вздорный чужестранец на деле оказался хитрым и расчетливым, точь-в-точь библейский змей-искуситель. Как тогда, в отрочестве, с местными силачами, с ним лучше было водить дружбу. Да и его самого нурсиец, кажется, раскусил. Оба пройдохи, не нуждаясь в особых разъяснениях, поняли, что используют друг друга — до тех пор, пока этот союз сулит выгоду обоим.
