Однако уже к вечеру Элигий понял, что первое впечатление обманчиво и он чуть было не просчитался. Этот насмешливый вздорный чужестранец на деле оказался хитрым и расчетливым, точь-в-точь библейский змей-искуситель. Как тогда, в отрочестве, с местными силачами, с ним лучше было водить дружбу. Да и его самого нурсиец, кажется, раскусил. Оба пройдохи, не нуждаясь в особых разъяснениях, поняли, что используют друг друга — до тех пор, пока этот союз сулит выгоду обоим.
И потому, шагая под охраной четверки своих телохранителей к резиденции кардинала Бассотури, Элигий убеждал себя, что вовсе не выполняет поручение чужестранца, а тихо, исподволь расчищает место, на которое претендует, место, волею безглазой судьбы ныне занятое коварным душегубом Пипином Геристальским.
Фра Гвидо, большую часть жизни проведший в Риме, выводящий свой род от императора Тиберия, был несколько удивлен довольно поздним визитом прославленного ювелира, но все же охотно принял его. Он любил все красивое, а мастер над мастерами готов был угодить самому взыскательному вкусу во всем, что касалось золота и драгоценных камней.
— Ваше высокопреосвященство, — ювелир склонил голову перед легатом, но не так, как обычно делали простолюдины, сгибаясь в пояс, а с благородной простотой и учтивостью, как было принято у людей высшего света. Мастер Элигий хорошо платил вельможе, обучавшему его благородным манерам. Даже в этом хотел выглядеть лучшим из лучших. — Я доставил то, о чем просил ваш человек.
Фра Гвидо задумчиво свел густые, едва начавшие седеть брови, пытаясь вспомнить, о чем речь. Выглядеть дураком в глазах посетителя не хотелось, но вспомнить не удалось.
— О чем речь, почтенный мастер? Золотую цепь с каменьями ваш слуга доставил еще днем. Я благодарен вам, она прекрасно сочетается с моим наперсным крестом.
— Я говорю не о цепи, — как ни в чем не бывало ответил Элигий, — а о том венце. Я сделал эскиз и макет, конечно не золотой, это лишь бронза, однако понять, каков будет вид готового изделия, уже вполне можно. Но, увы, ваш человек, должно быть, запамятовал и не сказал мне, на чью голову будет возлагаться сей знак власти: много ли на ней волос, обрамлено ли лицо бородой, или же, напротив, это прелестная женская головка? Для того чтобы венец наилучшим образом украсил голову, необходимо знать, какова она. Круглое лицо или вытянутое, может, немного треугольное? Может, квадратное, точно вырубленное топором? Опять же, камни. Они безмерно хороши, но каков цвет волос и глаз человека, которому предназначен сей дар?..
Фра Гвидо вышел из-за стола и, не спуская заинтересованного взора с посетителя, приблизился к нему.
— Должно быть, это огорчит вас, сын мой, но я совершенно ничего не понял из того, что было вами сказано. Какой венец? Что за лицо? Какие, позвольте узнать, камни?
Физиономия мастера Элигия удивленно вытянулась.
— Но как же?! Ваш человек, тот самый, что нынче утром скончался в храме, заказал мне его от вашего имени и даже оставил задаток!
— Это не был мой человек, — раздраженно поморщился кардинал и повернулся спиной к посетителю. — Я видел его несколько раз, но с тем же основанием и вы можете считаться моим человеком.
— О, я бы почел за честь служить вам, — словно не поняв, о чем речь, закивал мастер. — Я всегда рад оказаться вам полезным. Но если не вы, тогда кто же? Может, кто-то по вашему поручению? Я ведь получил задаток, хороший задаток, и видел камни своими глазами! Прекрасные, доложу вам, камни! Такие, будто солнечный свет обернулся вдруг восхитительными ювелами.[10]
— Говорю же, я ничего такого не заказывал.
Мастер Элигий со вздохом почесал затылок.
— Как странно. Я ведь и сам подумал, для кого бы вдруг во франкских землях понадобилось делать новый венец? Венец кесаря я изготовил совсем недавно. А кому же еще такой носить? — Он демонстративно нахмурился, собрав морщины на лбу глубокими складками. — Но мне вот что подумалось: а что, если венец сей вовсе не для живого человека?
— Как это? А для кого же?
— Для покойного государя. Может, если не вы слугу прислали, так о том майордом Пипин распорядился, якобы от вашего имени?
— От моего имени? Но зачем?! — удивился кардинал.
— И я так себя спросил — зачем бы вдруг? А нынче днем, как слушок пополз, так ясно стало. Все сходится.
— Говорите толком, сын мой! Что сходится?
— Мне так рассказывали, — Элигий понизил голос до полушепота, — что нынче кесарь наш об отце своем с вами говорил. Что, мол, не простой он был человек, а самый настоящий святой. Вот я и подумал: а что, как мессир Пипин о том еще вчера знал и позаботился, чтобы вы загодя венец сей обрели, дабы он стал знаком почитания нашего доброго святого короля Дагоберта.
— Погоди-погоди! — оборвал его кардинал. — Как можно величать его святым, ведь это еще далеко не решено?
— Господи, прости меня, грешного! — перекрестился золотых дел мастер. — То, конечно, не мне о том судить. Человеком он был незлобным и к народу добрым. И Господа нашего чтил. А что до чудес, кои святые во славу веры совершают, то при земной-то жизни не до того ему было.
Я вот как думаю: уж так покойный Дагоберт и страну, и сына любил, что теперь, небось, глядит с небес и сокрушается, видя, какая беда грозит его отечеству. И лучшей защиты этому краю не сыскать. Ни от абаров, ни от злых изменников. И то сказать, разве не чудо — появление в наших землях храбрых нурсийцев, жизни своей не жалевших ради спасения юного кесаря? Если так, то глядишь, и новые чудеса не заставят себя ждать.
Лицо кардинала Бассотури просияло.
«А ведь верно! Если Дагоберт II неким чудом спасет от нашествия свои земли, да что там — весь христианский мир, кто же осмелится возвысить голос против его святости? Конечно, Пипин будет недоволен таким поворотом дела, но с другой стороны, если в истории с венцом он и впрямь действовал от моего имени, иметь с ним дело становится опасно. Сегодня он заботится о пользе нашего общего замысла, а завтра? Что он решит сделать завтра, не стесняя себя в выборе средств?!
А вот мастер не глуп. Пожалуй, его стоит приблизить к себе. Через него и с мальчишкой Дагобертом можно будет договариваться без лишних свидетелей. Надо думать, Элигий вхож к нему».
— Ты подал мне хорошую мысль, — наконец любезно кивнул он. — Благодарю тебя. Я готов посмотреть, каким венцом матерь наша Церковь при необходимости может увенчать нового чудотворца.
— А как же камни?
— Ты сможешь выбрать любые, какие сочтешь нужным.
Всякому известно: зверь ест один раз в день, человек — два, и только ангел небесный питается трижды. У прислуги в богатом доме жизнь почти ангельская — после общей трапезы за господским столом остается еще столько всего, что наесться можно на два дня вперед. Стол, предназначенный для слуг в доме легата, был старый, многократно скобленный, темный от времени. Пожалуй, ему было не меньше ста лет. Сделан в ту еще пору, когда тарелки даже за господским столом не подавались, вместо них просто делались углубления в столешнице.
