В случае, если Дагоберт не пожелает его отпустить (а скорее всего, так и произойдет, ибо согласиться — значит оторвать примерно треть от собственного войска), тогда можно будет с ходу объявить драконьего выродка союзником абаров и захватить прямо во дворце. И никаких комиссий, никаких святых — просто и быстро.
Рим не станет противиться. Пипин — защитник веры и народа, а значит, ему и его роду править франками отныне и до Страшного суда. Возможно, кардинал Бассотури видит ход событий иначе, но, по сути, кому есть дело до того, о чем думает папский легат? Когда настанет момент истины, он ничего не сможет предпринять! Лишь бы только эти нурсийцы не вмешались. Их действия, на что бы ни были они направлены, всегда оказываются пагубными для его планов.
Пипин истово молился в храме Страстей Господних, прося даровать ему успех в столь богоугодном деле, когда к нему бочком, опасаясь потревожить господина, приблизился гигант Фрейднур, сконфуженный настолько, что, казалось, готов был закрыть лицо собственной длинной бородой.
— Тут… Ну, это… — борясь с застревающими в горле словами, промямлил барон, — сестра ваша…
— Тут? — Пипин удивленно оглянулся.
— Да нет же, там, — досадуя на собственное косноязычие, пояснил франк. — Но это здесь… вот тут. Ну, словом… с принцем.
— Ты можешь толком говорить? — поморщился майордом.
— Да я толком и не видел-то. Дверь лишь чуть приоткрыта была. В общем… как муж и жена, — с трудом выдавил светловолосый воин и густо покраснел. — Я тогда и ушел, чтобы не видеть. А затем дама Ойген… и потом такое началось! А дальше сестра-то ваша обеспамятовала, так что и дух вон.
— Благородная дама Ойген напала на Брунгильду? — сверкнул глазами Пипин, быстро обдумывая, как такое проявление чувств можно использовать в своей игре.
— Не, это она часового едва не пришибла. А госпожа Брунгильда сама хлопнулась. А часового — да-а! Он мне потом божился, что вдруг дама Ойген перед ним исчезла, и, как есть, — дракон возник. А то ж как же он упал иначе? Дама Ойген — она ж такая, — громоздкий верзила восторженно закатил глаза, — как ангел.
— Молчи, богохульник! Ты в церкви! — нахмурился Пипин Геристальский, хватая своего бывшего комиса за локоть и выводя из храма.
Сердце вельможи ликовало. Казалось, Господь услышал его молитвы и подарил решение проблемы, хотя и в довольно странной форме. Теперь дело обстояло как нельзя лучше.
Эта глупая курица Брунгильда умудрилась отбить герцога Жанта Нурсийского у его красавицы-невесты? Превосходно! Они были вместе? Замечательно! Дело вскрылось с шумом и грохотом? Просто великолепно!
Теперь он, как старший брат и опекун, будет требовать заключения брака, а уж породнившись с не шибко умным наследником престола Нурсии, непременно отыщет способ избавиться от его пройдохи-наставника. Да и с благородной дамой Ойген при малейшем удобном случае разделается без колебаний. Пускай, пускай она себе бесится и вызывает своих невредимых драконов, он будет улыбаться и льстить до момента, пока сможет нанести единственный неотразимый удар.
Усилием воли Пипин нахмурил лоб и придал лицу гневное выражение.
— Какой позор! Мы немедленно возвращаемся во дворец! Я желаю говорить с кесарем. Мы, франки, почитаем гостей, однако никому не дозволено лишать чести наших жен, сестер и дочерей!
Фрейднур с умилением поглядел на своего господина. Совсем недавно тот предлагал грязные непотребства благородной даме Ойген. Стало быть, Бог вернул своего раба на путь добродетели.
Дагоберт ходил по тронному залу взад-вперед, физически ощущая, как не хватает ему пары мощных крыльев, длинного шипастого хвоста и пасти, изрыгающей пламя. Он чувствовал тупую ноющую боль, нелепо подергивал детскими еще острыми плечами, желая распахнуть широкие крыла. Он знал, что это чувство со временем оставит его, но вернется снова в тот час, когда носитель драконьей крови будет в ярости. Кто-то из вельмож сунулся было в зал, желая говорить с молодым властителем о возможной победе абаров над христианским воинством, но достаточно было одного лишь взгляда юного кесаря, чтобы вельможа умолк и, пятясь, убрался вон.
В отличие от других, Дагоберт видел этот бой.
Астурийцы построились многозубой пилой, перекрыв теснину. Каждый род формировал один из зубьев. Лучшие воины держались впереди, давая остальным пример храбрости и ловкости, их подпирали молодые, еще неопытные. Постаревшие в боях ветераны составляли подошву, единую линию, формировавшую общий строй. Они стояли, ощетинившись копьями, оградившись стеной больших, почти в рост, щитов. Фланги их прикрывали горные кручи.
Конный отряд дукса Астурии ждал в засаде, чтобы нанести решающий удар. Покрытые густой зеленью склоны таили отряды балеарских стрелков, готовых осыпать наступающих тысячами стрел и свинцовых шаров из пращей, в обращении с которыми им не было равных.
Гнетущая тишина царила над полем грядущей схватки. Лишь непрестанный шорох от переминающихся на месте бойцов нарушал ее. Казалось, будто с таким звуком сама человеческая погибель загодя оттачивает свою косу.
Враг появился там, где его и ожидали, далеким гулом тысяч копыт, барабанящих в галопе по каменистой земле, оповещая о своем приближении. Затем вдалеке показалась серая волна пыли, а из нее, точно первый язык пламени из-под золы лишь самую малость притушенного костра, вылетели молчаливые и оттого вдвойне ужасные всадники. Тучи стрел устремились им навстречу, но, пожалуй, комариный рой больше бы расстроил это объятое наступательным порывом войско. Казалось, они мчали толпой, без общего строя, кто во что горазд.
Но так представлялось лишь до столкновения. Ни единым криком, ни боевым кличем, ни истошным воплем преодолеваемого ужаса не потревожив тишины, абары врубились в центр астурийской пилы. И только сейчас их войско словно взорвалось грозным хищным ревом огромной стаи разъяренных львов. Именно такого удара и ждал дукс Астурийский, слывший одним из самых опытных полководцев христианского мира.
Позиция была выбрана идеально. Войска свежи, накормлены и обучены. Численный перевес сулил победу. И хотя здесь было не все войско, но что может быть лучше, чем сокрушить противника по частям?
Дукс сделал знак комисам приготовиться и ждать сигнала. Еще немного — и абары увязнут в стальном частоколе нерушимой человеческой пилы, собьются в кучу под градом стрел и свинца. И вот тогда наступит время решительного удара!
То, что случилось дальше, мозг старого воина отказывался воспринимать. Конница абаров, практически не сбавляя хода, пронзила строй астурийской пехоты, разметав щитоносцев, сбив наземь всякого, кто пытался загородить путь. Фланги пилы начали было замыкаться, все еще следуя заранее начертанному плану. Но абары, казавшиеся атакующей бестолковой толпой, внезапно четко обозначили ряды мощного флангового охранения и, поворотив коней, тут же сошлись в схватке с нападавшими.
