Несса не стала читать дальше. Выронила дневник, и тот упал возле витой ножки кресла. Честное слово, с нее было достаточно. Еще и потому, что на полях той страницы была приписка почерком Андрея:
«Такие, как Олег, погибают первыми».
В конце концов, это уже не ее дом. Как она может знать, что верно, а что нет? Какое право она имеет хоть что-то здесь решать и уж тем более брать в свои руки власть над огромной страной?
— Я девчонка из глухой деревни, — прошептала Несса. Над парком теплились сочные звезды, летняя ночь вступала в свои права, и Нессе было страшно, как никогда в жизни. Луна поднималась все выше, и со стороны площади доносилась музыка: там играл традиционный летний оркестр. Люди отдыхали после трудового дня, не зная, что кто-то уже готов перевернуть их привычный и стабильный мир с ног на голову.
Интересно, где сейчас Андрей? Несса прекрасно понимала, что им движет: внушаемый идеалист, он был готов на все — лишь бы не допустить строительства Гармонии на второй родине, потому что прекрасно видел, к чему это может привести. К тому, что умирать будут такие, как Олег.
Напрасно он так написал. Напрасно.
Несса шмыгнула носом и встала с кресла. Внизу, под балконом, шел Артуро — неся в руке аккуратный кожаный портфель, он шел к выходу из парка с зауряднейшим видом человека, который возвращается домой со службы. Несса отстраненно подумала, что понятия не имеет, есть ли у личника государя свой дом и своя жизнь: он всегда был рядом, всегда на подхвате. И в царство новой Гармонии он вошел бы первым — и счел бы за честь войти.
— Какая, к черту, новая Гармония, — пробормотала Несса по-русски. — Давайте без фанатизма, я вас очень прошу.
Если она откажется, то что будет дальше? А дальше Шани застрелят где-нибудь при большом скоплении народа, и это получится элементарно: кольчуги он не носит, и к себе допускает каждого первого. Девушка махнет платочком с моста, и местный Гриневицкий бросит бомбу под ноги. А потом в освободившийся трон вцепится столько рук, что и подумать страшно. Полковник прав: в итоге это кончится очередной войной.
Несса вздохнула. Похоже, в этой ситуации у нее была только иллюзия выбора. И следовало позаботиться о том, чтобы у ее решения был минимум последствий.
* * *
Утром следующего дня полковник Хурвин извлек из вороха ежедневной корреспонденции аккуратный белый конверт, подписанный незнакомым почерком. Вскрыв его, он вынул письмо и прочел:
«Господин полковник, я принимаю ваше предложение. Главным условием своего согласия я ставлю сохранение жизни государя. И еще: если вы хотите использовать моего отца втемную, то я обещаю и клянусь, что не допущу этого…»
Эмма заглянула в гостиную и ласково сказала:
— Отец, завтрак готов. Тебе что-то интересное прислали?
Хурвин улыбнулся — так широко и радостно, как не улыбался уже много лет, и улыбка, придав его лицу определенное обаяние, на какое-то время превратила стареющего полковника в того молодого офицера, которым он был еще до войны: лихого, любимого и способного завоевать весь мир.
— Очень хорошие новости, милая. Нас всех ждут скорые перемены к лучшему.
Эмма улыбнулась в ответ и, подойдя к отцу, обняла его, уткнувшись лицом в плечо.
Спустя час, когда Хурвин встретил Супеска в одном из многочисленных кафе на набережной Шашунки, то глава охранного комитета сообщил с плохо скрываемой паникой:
— К расследованию подключился Привец лично.
Хурвин широко улыбнулся и высоко поднял бокал шипучего южного, поднесенный расторопным официантом.
— Не страшно. Она согласилась.
Супесок резко выдохнул и откинулся на спинку плетеного кресла с таким видом, словно с его плеч свалился тяжелейший груз.
— Лучше новости и представить нельзя. Вообразите, полковник, у меня сегодня была личная аудиенция, и я едва смог выкрутиться. С меня требуют имена организаторов терактов, но я же не могу назвать наши!
— А это и не нужно, — рассмеялся полковник. — Через три недели у нас будет новая императрица и принц-консорт без права голоса.
Супесок тоже рассмеялся и, взяв бутыль, налил вина и себе. Облегчение было колоссальным. Сегодня с утра ему пришлось изрядно понервничать: тиран явно и открыто выразил свое недоумение отсутствием результатов расследования и даже высказался по поводу того, что дело пахнет сокрытием улик. Белобрысая дрянь Привец на это согласно кивал, а Супесок потел, дрожал и пускал в ход все свое красноречие, стараясь убедить собеседников в том, что делает все возможное.
В былые времена такие беседы заканчивались в инквизиции на дыбе. И нужные имена следовали неукротимым потоком, завися лишь от памяти и фантазии пытуемого. Смягчился государь, сильно смягчился.
— Признавайтесь, Хурвин, вы уже придумали, что с ним будет дальше? Он ведь вряд ли добровольно уйдет на покой, чтоб высаживать розы…
Полковник ухмыльнулся. Старая ненависть, мелькнувшая на его уродливом лице, была настолько лютой, что Супесок поежился.
— Я думаю, никто не удивится, если максимум через месяц наш добрый друг спокойно умрет во сне, — проговорил он сквозь зубы. — Со дня весеннего бала все ожидают чего-то в этом роде.
— Вы умница, Хурвин, — сказал Супесок и легко прикоснулся своим бокалом к бокалу полковника. — За успех нашего дела.
Если бы Хурвину сказали, что он жаждет мести и власти — причем в основном власти, то он бы только отмахнулся. Говоря о благе Родины, Хурвин был совершенно искренен. Понимание и осознание того, что можно просто протянуть руку и взять все, даже если не имеешь на это права — как это уже сделал один удачливый негодяй буквально на его глазах — плавало где-то в подсознании полковника: он об этом не думал, но именно эта возможность, дразнящая дозволенность, и формировала его поведение и действия. Все прочее, что он говорил товарищам — маленькие жертвы для большого блага, свобода и независимость страны, свержение диктатуры по воле народа — определялось именно ею.
— За успех, — кивнул полковник и осушил бокал. — Давайте отбой вашему человеку в службе личной охраны.
* * *
Стоя на пустыре Невинных, возле развалин старой часовни, капитан Крич размышлял о превратностях судьбы.
Судьба была к нему явно немилосердна и не пыталась этого скрывать.
Вот вроде бы и капитанские нашивки есть, и жалование прибавлено как следует, и квартиру смог по-человечески обставить — а полезли оболтусы малолетние в развалины играть и наткнулись на труп, и начальство аж воем воет: а подать сюда Крича! Он Делом рыжих занимался, он первейший специалист в столице по маниакам и душегубам! И теперь езжай к Змеедушцу на рога, и возись с покойницей, а обед пролетает мимо, и ужин тоже.
