А вот другая, — продолжал Эрфу. — Долгое время жители Города досаждали Желтой Черепахе, культ которой, как ты, вероятно, знаешь, пришел на смену культу Огненной Черепахи, просьбами сделать их жизнь долгой и счастливой. И поскольку Желтая Черепаха была не менее добра, чем ее предшественница, она помогала людям как могла: больных делала здоровыми, бедных — богатыми, уродов — красавцами. Но чем больше хорошего она делала, тем больше просителей к ней приходило. И тогда Желтая Черепаха, чтобы не возиться с каждой отдельной просьбой, решила удовлетворить их оптом и превратила Дырявую гору в Лабиринт. Ну как?
— Да, из этого не много можно извлечь. А кстати, почему Лабиринт так назвали?
— М-мм… Это уже сложнее. Была, правда, одна история… Сюжета не помню, но суть ее в том, что якобы, когда человек входит в Лабиринт, его больная душа покидает тело, и в него вселяется новая, здоровая. Она-то и меняет облик человека и продлевает ему жизнь. Она же и выводит его наружу, а старая, больная навсегда остается блуждать в темных закоулках Лабиринта.
— Значит, Лабиринт получил свое название, потому что в нем теряется частица человеческой души?
— Ну, если угодно, так. Но зачем тебе это нужно? Чем тебя так заинтересовал Лабиринт?
— А тебя он не интересует?
— Теперь нет. Насмотрелся, сколько «интересующихся» сгинуло в нем, превратившись в шуанов и шапу.
— Ясно. Значит, больше ты мне ничем помочь не можешь? — Я осторожно опустил в рот продолговатое ядрышко ореха. Ничего, похоже на фундук, только посолонее и подушистее.
— Почему же не могу? Мое предложение остается в силе — поступай ко мне на службу. За год поднакопишь добра — и со мной, за океан. А хочешь — продолжай мое дело здесь. Толковые люди всюду в цене.
— Толковые-то да. Я подумаю. А больше о Лабиринте ни у кого ничего узнать нельзя?
— Можно. У Желтой Черепахи. — Эрфу нахмурился, посмотрел на меня с сожалением и встал, показывая, что разговор окончен.
— У какой Черепахи?
— У той самой. Что живет в Озере Звездного блеска.
— А там и правда живет Желтая Черепаха?
— Естественно. Желания она, конечно, не исполняет, но с избранными людьми разговаривает. Ходят такие слухи — вернее, раньше ходили. Но чаще всего пожирает она любопытных еще до начала беседы.
— Шутишь?
— Нет, отчего же. Я и сам ее видел. Издали. Вылезло этакое чудище на городскую набережную и ждет собеседников. Истинная правда. Ей раньше там жертвоприношения устраивали. Потом некому стало, но она все равно иногда по утрам к старой кормушке наведывается.
— И разговаривает?
Эрфу, не присаживаясь, взял с блюда орешек, раздавил и кинул ядрышко в рот.
— Так ты подумай над моим предложением. Не торопись, не стесняйся, живи здесь, сколько сочтешь нужным, и думай.
— Это ты кричал, когда бифэнь жрал пловцов в гавани?
— Я. А что?
— Так. Черепаха в озере действительно знает что-то о Лабиринте?
Несколько минут Эрфу молча смотрел на меня, потом опустил глаза.
— Да. Но тебе оттуда не вернуться.
— И больше никто ничего не знает?
— Не знает и знать не хочет! — Эрфу резко повернулся и пошел прочь с террасы.
* * *
— А что, Виктор, на свадьбу-то пригласите старика?
— Ну уж и старика! Пригласим, но не на свадьбу, а так, в гости.
— Не, так я не приду, мне повод нужен.
— Повод придумаем. А свадьбу мы устраивать не будем.
— Это еще почему?
— Да кому она нужна? Распишемся, и все.
— Как это «все»? Это же форменное безобразие! А родные, а друзья? Вам-то она, может, и без нужды, а их вы за что праздника лишить хотите?
— Не понимаю, зачем из интимного дела представление устраивать.
— А чего ж не устроить? Такие представления душу радуют. По-вашему-то рассуждать, так и похороны отменить надо — тоже представление, а дело-то глубоко личное.
— Чье?
— Покойника. Чу! Слышу пушек гром! Кажется, сюда врачиха наша идет. Да еще с каким-то мужчиной.
— Здравствуйте, товарищи болящие!
— Здрасте, Неля Михайловна!
— Как тут Тимофей Иванович поживает? Вот он, ваш друг. Трудно узнать? Но это не наша вина…
— Да-да… Не приходит в сознание?
— Редко.
— Он больше в бессознательности разговаривает. Все из-за своего портфеля убивается, папки какие-то вспоминает.
— Папки… Он сюда на конференцию ехал. Изобретение свое показать хотел. Много над ним в последние годы работал.
— Вот ведь как случается… Изобретение, значит, в папках лежало? А что придумал-то? Полезное что-нибудь?
— Угу. Жаль, что с ним поговорить нельзя.
— Какое уж тут поговорить!
— Видите, Александр Дмитриевич, какая ситуация? Ничем вы ему помочь не в состоянии. Даже добрым словом.
— Да-да… Ну что же… Я к вам еще зайду, можно?
— Заходите. Оформим кое-какие бумаги.
— Спасибо.
— Наверно, хороший человек был.
— Почему вы так думаете?
— К плохому друзья в этакую даль не потащатся.
— А-а…
* * *
Корзину с фруктами я поставил на пандус, полого уходящий в воду, а сам присел на невысокий парапет. Поверхность озера была пустынной и словно светилась изнутри в первых лучах восходящего солнца. На набережной тоже никого не было, да и весь Город казался вымершим — в такой ранний час ни шуаны, ни тем более шапу еще не успели вылезти из своих логовищ.
Бездумно глядя на озеро, я сидел и ждал появления Желтой Черепахи. Говорящая Черепаха! Это же бред! Но это и последний шанс узнать что-либо о Лабиринте. Потому что никому до него на этом проклятом острове нет дела. Одни стремятся к власти, другие — к богатству, и поскольку Лабиринт по большому счету замыслам их не мешает, а может, даже помогает, то и плевать им на его тайну, на зло, которое он несет в мир. Хуже того, они пытаются по мере сил обратить это зло себе на пользу. И ведь получается!
Да я удивляться должен, что умница Эрфу не приказал своим слугам истыкать меня копьями за то, что я сую нос не в свое дело и — вымолвить страшно — едва ли не ищу способ разрушить Лабиринт! А ведь он этого не мог не понять. По его логике, он меня трижды казнить должен: и не за то, что я могу этот способ найти — не верит он в такую возможность, — а за одно лишь намерение испортить ему жизнь. Хотя Эрфу-то вроде и не вовсе лишен совести — видел я, как он вчера утром перед заморскими олухами, в Лабиринт рвущимися, речь держал. Хотя, может, он просто помощников для своей торговли навербовать хотел — кто его знает…
Послышался слабый всплеск, и почти сразу же я увидел появившуюся на поверхности озера громадную морщинистую голову и верхушку панциря. Желтая Черепаха!
