— Да вот, — гном пожал плечами. — Старый стал… В боку колет…
— Колет, почтенный Мельхар? Или печет?
Глаза гнома заметались, а Берен спокойно продолжал:
— Я так думаю, все-таки печет. Да, почтенный Мельхар, старость не радость, уж я-то тебя понимаю. И потому то, что у тебя в поясной суме, ты тоже оставишь здесь.
Лицо гнома перекосилось.
— Нет! — крикнул он, запуская левую руку в суму. — Ты этого хочешь? Тебе придется взять это вместе с моей жизнью!
Он выхватил руку из сумы, и свет Сильмарилла многократно отразился и заиграл в других драгоценных камнях, которыми был отделан Наугламир.
— Мельхар, — сказал Берен, и Диор услышал горькую печаль в его голосе. — Если начнется бой, из вас не уцелеет никто.
Гном оглянулся, словно прикидывая, сколько противников будет ему противостоять. Он видел небольшой отряд мечников, вышедших на берег, едва Берен вступил в переговоры, и вряд ли заметил нандор, укрывшихся в кустах и меж деревьями, хотя не мог не догадываться о засаде. Но все равно противников было немного — большое войско уже выдало бы себя. А сзади наседали синдар — и Мельхар решил рискнуть.
— Давай так: бьемся один на один, насмерть. Если ты побеждаешь, мы принимаем твои условия. Если побеждаю я — твои воины пропустят нас с добычей.
— Если ты не примешь мир на моих условиях, — Берен обнажил меч, потому что Мельхар уже держал топор наизготовку, — то мы в любом случае будем биться насмерть, и перебьем всех. Оставь Сильмарилл, Мельхар. Ты еще можешь терпеть его жжение — значит, ты еще не погиб. Для тебя еще не поздно.
Мельхар, казалось, колебался какое-то время, потом сунул Наугламир за пояс.
— Мое имя — Азарах, — тихо сказал он.
Это было его истинное имя, а значит — он собирался биться насмерть и назвал его с тем, чтобы враги, победив, начертали это имя на могильном камне — или унесли в могилу с собой.
— У тебя не будет могильного камня, — ответил на это Берен. И противники сошлись в бою.
Большая секира в умелых руках — страшное оружие, а руки государя Мельхара никто не назвал бы неумелыми. Оба противника бились без щитов, и каждый стремился воспользоваться своим преимуществом — либо ростом и длиной клинка, либо силой и тяжестью. Когда-то Диор спросил отца: а кто победит, если силы противников равны? «Тот, кто прав», — не сомневаясь, ответил Берен.
Так это или нет — но именно Мельхар промедлил отразить выпад Нарсила — и повалился на колени, изумленно уставившись на дыру в животе, ровно под грудиной. Кровь била через рассеченную кольчугу, заливая Сильмарилл, как вино хлещет из развязанного меха, и Мельхар понял, что это конец. Он попробовал поднять секиру, но не смог — и тогда, крикнув:
— Будь прокляты сокровища Менегрота и любой, кто возьмет их! — он бросил свое тело с мостков в воду, чтобы уйти на дно вместе с Сильмариллом, с которым он не пожелал расставаться.
Но Берен успел выхватить Наугламир из-за пояса гномьего короля и перехватил правой, железной рукой, которую сработал Келебримбор…
— Вперед, — тихо скомандовал Диор, и мечники ступили на гать вместе с ним, чтобы его отец не остался один против толпы разъяренных гномов, чье мгновенное изумление уже прошло.
Началась рубка. Гномы слишком поздно поняли свою ошибку — нельзя бросаться полусотней бойцов, закованных в тяжелые доспехи, на хлипкую гать, нельзя кидаться толпой вброд, если в тебе меньше пяти футов росту. Едва бревна опор треснули, Берен, Диор и их эльфы попрыгали в воду и продолжали, стоя в воде, рубиться с теми, кто кое-как сохранял равновесие на мосту. Остальные же, кто упал в Аскар, захлебывались, потому что там, где противнику было выше пояса, им было по шею, а там, где противнику было по грудь, они тонули. Если им удавалось поднять над водой голову, эту голову тут же сносил меч.
А из-за деревьев и кустов ударил беспощадный ливень стрел, и разъяренные синдар, догнав противника, тоже вступили в битву…
Эльфов с Береном было чуть больше шестисот, да еще две с половиной сотни дориатских синдар, а гномов — около трех тысяч — и все же в Ногрод не вернулся ни один, а эльфы не потеряли в этот день никого. Энты настигли тех из народа Мельхара, кто пытался скрыться в лесу. Диор преследовал бегущих вниз по берегу Гелиона, и вернулся тогда, когда у брода тоже все было кончено. Эльфы разгружали возы, на которых гномы везли награбленное, и бросали проклятые гномьим королем сокровища в воду, а Берен сидел у самой реки, и порой та или иная безделица, идя ко дну, послала ему на прощанье золотой блик…
…Пятая дверь. Там, во внутреннем покое для малого совета, его ждали самые близкие друзья во главе с Аргоном, что занял место Маблунга. Тот поклонился, потом показал глазами на Сильмарилл и спросил, как и Нимлот:
— Ты уверен, король Элухиль?
«Элухиль», Наследник Элу — так его прозвали. А еще — Диор Прекрасный. Но под этим вторым прозвищем его знали нолдор, а синдар называли его Наследником. Так судьба посмеялась над гордостью Тингола, не хотевшего, чтобы его дочь досталась смертному.
— Я уверен, — сказал Диор. — Такова была воля отца.
— Тогда — война, — сказал Аргон.
Отец сидел на бревне у воды, гладил пальцами Наугламир, перебирая его звенья, и тихо что-то говорил сам себе. Диор осторожно подошел сзади, и услышал, что это песня, что-то вроде странного поминального плача.
О, Государь мой, где они все,
Те, кто нас с тобой хоронил?
Где брат твой Ородрет,
Носивший твою корону?
Где Хурин отважный?
Где Артанор, молния битвы?
Где Фингон бесстрашный?
Где Хуор, золотой сокол Дор-Ломина?
Тингол где, ясень Дориата?
Где Белег-лучник, преданнейший из друзей?
Маблунг-воитель, где он, о мой король?
Они о нас плакали — теперь мы о них плачем,
Не зная, свидимся ли по ту сторону рассвета,
Когда сыщется меч, что пронзит небо и землю,
И пленников смерти изведет из темницы.
Отец умолк. Диор подошел ближе, нарочно хрустнув веткой. Берен оглянулся.
— Я ждал тебя, — сказал он.
— Я виделся с эльфами Дориата, с родичами Нимлот, — Диор сел рядом. — Вместе мы закончили дело. Они позвали меня занять трон Тингола.
— Это хорошо, — сказал Берен. — тебе все равно пришлось бы перебираться туда. Мы с матерью уйдем скоро.
Сердце Диора дрогнуло. Он никогда прежде не замечал и не думал, что его отец и мать — уже старики. Мать как будто не менялась с годами, а отца он всегда помнил седым, число же морщин увеличивалось постепенно, и счета им Диор не вел. Он не знал смертных, кроме себя и отца, ему не казалось странным, что его жена знала его ребенком и он и не мог сказать, быстрее или медленней обычных людей стареет Берен. Он знал, что ложе отца и матери не было холодным даже теперь, когда у Диора появились сыновья, и намечалось еще одно прибавление в семье. Он видел, что в этой схватке однорукий старик Берен показал себя не хуже эльфов, бившихся плечом к плечу с ним, но сейчас Диор заметил, как отец устал и как нелегко далось ему сражение на переправе Сарн Атрад. Пальцы, перебиравшие звенья Наугламира, слегка дрожали, плечи поникли, и впервые в жизни Диор ощутил страх, который познал очень поздно, как эльфийские дети — страх за жизнь родителей.
