— Не хочу домоооой!.. Не хочу! Не хочууууу!
— Я уж перестрахуюсь, с вашего позволения. Пока искала вас, всякого наслушалась. Боюсь, стрелять начнут… Вы бы тоже возвращались, не ровен час…
Госпожа Эвита удалилась, волоча скандалящую дочку. Учительница растерянно оглядела вверенных ей чад. Чада клубились.
— Дети, не разбегайтесь… Слышите? От меня ни на шаг! Взяли друг друга за руки! Встали в пары! Дети, мы сейчас вернемся в школу.
— Уууу! — разочарованно взвыли полтора десятка голосов.
Он отошел вглубь зала, к витринам, подсвеченным электричеством. В одной, среди мятых серебряных кубков, стертых монет и ржавых клинков, разломанных, как хлебцы, на множество кусков, лежал на боку шлем. Его словно ударило по глазам. Кованый, неоднократно правленый, потерявший форму, лишенный наносника. Внутри еще оставались зацепы для подвески. Шлем Лусеро Нуррана или Сакрэ Альбы… у него самого был такой.
"Предмет неизвестного назначения. Предположительно, ступка. XII в."
Он отвел взгляд и прошел мимо витрин к выходу.
Через забор свешивались акации, в перистой их листве терялись спирали колючей проволоки, протянутые вдоль верхней кромки. Крашеные доски могли обмануть кого угодно, но не Ножа — за досками он явственно ощущал железные прутья. Он бы справился с ними, но, конечно, не на виду у всей улицы.
Надо бы дождаться ночи. Ожидание, скорее всего, будет фатальным. Вполне вероятно, что уже поздно, и рейны нет в живых. Увы, он не мог определить, жив человек или мертв, взглянув на его фотографию, как некогда умел делать знакомый маг Амаргин. Но Амаргина теперь даже его паскудная фюльгья найти не может. Придется действовать наобум.
Он терпеливо двигался вдоль забора. Забор свернул от улицы вглубь дворов, пересек какой-то переулок, уткнулся в стену. Он дал крюка и обошел дома, потом долго искал вновь свернувший забор. Улица, вдоль которой забор тянулся, была почти без машин, зато навстречу двигались люди, по большей части молодые парни и девушки. Кто-то ехал на велосипеде. Студенты?
А вот и ворота. За воротами виднелся пустырь с курганами вынутой почвы, и несколько дощатых домиков. Ворота пересекал шлагбаум. Сбоку, в маленькой будке, сидел сторож. Студенты выходили именно из этих ворот.
Он показал сторожу пустой бумажный квадратик с печатью Кампо Селесте, отрекомендовался профессором катандеранского королевского университета и прошел на раскоп. За грядами отвалов, за дальним кирпичным забором вставал купол-луковка бывшей Библиотечной башни и бывшей мескиты. Сам раскоп располагался на месте сада и части внешнего двора. Рабочий день на раскопе закончился, ребята стаскивали носилки, лопаты и тачки под навесы.
Он прошагал по деревянному настилу через отвалы и заглянул в глубокий, как пропасть, котлован. С далекого дна росли лабиринты стен и разноуровневых площадок, соединенных деревянными трапами. Трапы, ведущие на поверхность, выволокли у него на глазах — котлован на ночь сделался недоступен. Теперь в яму можно было только спрыгнуть. Неосторожный зевака, забредший сюда ночью, мог в два счета сломать шею.
Над воротами зажегся фонарь, сразу же за ним, цепочкой, загорелись фонари на улице. В котловане сразу же стало темнее.
Он двинулся по периметру, по дощатому настилу между краем ямы и откосом отвала, внимательно разглядывая лабиринты фундаментов. Вон в стенах драконидских построек виднеются дыры — то ли древняя система обогрева, то ли выход не менее древней канализации.
Золотистую ауру он ощутил раньше, чем самого человека. На дне ямы, около черных отверстий, кто-то был. Этот кто-то подпрыгивал на дне, пытаясь уцепиться за край одной из дыр, но все время срывался.
— Эй! — он присел на краю, — Помочь?
Человек замер, задрав голову. Встрепанный студентик, вихры черные, как у грачонка. На лице — смена выражений, от испуга до облегчения.
— Да, — шепотом сказали снизу. — Скиньте мне трап. Только не зовите никого, пожалуйста.
— А что с рукой? — Левое предплечье перевязано грязным лоскутом, из-под тряпок сочится запах крови. Рубашка без рукавов — оба рукава пошли на повязку.
— Поцарапался, ерунда.
Ноздри, помимо воли, раздулись, как у охотящегося волка. Кровью пахло сильнее и сильнее. Он оперся ладонью о край и легко спрыгнул вниз, на глубину семи ярдов, паренек только охнул.
Повязка намокала на глазах.
— Снимай рубашку.
Под набухшей повязкой пряталась сквозная дыра в мякоти предплечья, словно ее проткнули железным прутом. Пытаясь подтянуться, парень растревожил рану хуже прежнего.
Он без усилия располосовал плотную ткань, свернул тампоном, прижал, затянул.
— На белом острове лежат ключи вострые… — сказал он без улыбки. — Под ключами ээээ… Надо же, забыл. Ладно, само остановится. От кого ты прячешься?
— Добрый господин, — пробормотал парень. — Вы же дарец, по акценту слышу. У нас тут свои разборки, а вам дела до них нет, правда?
— Ну, как сказать. До некоторых может и есть дело. Как тебя зовут?
— Хавьер.
— И ты знаешь, Хавьер, куда ведут эти ходы?
— Я прошлым летом тут копал, вернее, не копал, а в камералке планы чертил и находки зарисовывал. А вам-то зачем?
Вместо ответа он снял очки и сдернул шляпу. Освобожденные волосы посыпались на плечи. У мальчишки расширились глаза.
— Добрый господин… ваше величество?
— Высочество, — подсказал он, снимая шейный платок. — Ладно, полезли, нечего рассусоливать, волосы завяжу только. Цепляйся, подсажу.
* * *
Рамиро заслышал голоса, даже не открыв еще дверь. Громкий и требовательный женский голос, и время от времени виноватое бурчание баском.
Лара. Какого ляда она притащилась?
Он принялся ковыряться в замке, всякий раз ошибаясь и поворачивая ключ не туда. Входить в квартиру ему очень не хотелось. Судя по голосу, госпожа Край была чем-то сильно раздражена и обеспокоена.
— Вы извините, господин Илен, — послышался за спиной дребезжащий голос.
Рамиро обернулся. Рядом стояла благообразная старушка, его соседка, с легким пухом тщательно подвитых кудрей.
— Лара так переживала, дочку свою ищет, а вы видно мальчику запретили открывать. Так я ее пустила на балкончик, вы уж не ругайте старуху.
— Да… конечно. Это вы извините за беспокойство.
Он, наконец, совладал с замком и открыл дверь. Общая терраса действительно огибала весь этаж, и на нее можно было пройти из любой квартиры.
— Отвечай по человечески, что ты бубнишь, — доносилось из комнаты-студии. — Где она?
— Здравствуй, Лара.
Пол усыпан бумажным крошевом, звездочками, листочками, полосками. Ньет резал трафареты для узорных фризов. Пахнет горячим парафином. Госпожа Край, великолепная, как всегда, стоит аллегорической статуей укора. Фолари предусмотрительно отступил за барханчик из обрезков, и там застыл.
