— А что мы будем там делать, господин? — полюбопытствовал Фархад.
В ответ Садун лишь поднес палец к губам:
— Шшшш, дитя мое. Не задавай лишних вопросов. А то я могу передумать и отправить тебя в Нишапур!
Фархад улыбнулся и спросил:
— А кто же тогда поедет?
— Джавед, — расплылся в улыбке старый сабеец.
Юноша лишь пожал плечами.
Садун не стал ему ничего объяснять. О госпоже Мараджил лучше было не упоминать вслух. Джаведу он объяснит, как переправить в Шадях новости и ларец. Даже даст ему денег на обратный путь. Да, как ни грустно, придется оплатить старому разбойнику дорогу в оба конца — чтобы не вызвать у Джаведа подозрений. Жаль. Потому что все динары из кошелька разбойника достанутся айярам госпожи Мараджил — когда те будут топить парса в самом глубоком омуте Сагнаверчая. Госпожа не любит оставлять свидетелей — это истинная правда.
А Фархад — хороший, смышленый мальчик. Незачем его попусту губить.
И Садун радостно улыбнулся рассветному солнцу.
-4-
Возмутитель спокойствия
Харатский оазис,
день спустя
…— Ну и долго мы так будем сидеть?..
Сидели — а точнее, лежали — они под барбарисовым кустом в вымятой прогалине среди высоченного, в рост человека пырея. Лес колосков колыхался над головами, зудели цикады. Во влажном, набегающем волнами воздухе мелко дрожали листочки на соседнем шиповнике. Зеленые завязи соцветий обещали вот-вот распуститься розоватыми цветами с венчиком желтых тычинок.
— Хозяя-а-иин… Ну я же хочу-ууу… хочу есть, купаться… Хозяя-аа-иииин!..
Митама сопел и копошился в ножнах. Тарег, спиной к нему, спал — причем спал крепко, судя по тому, что даже не шевелил ушами.
Отчаявшись разбудить господина, тигр зевнул во всю пасть.
— Жаа-аарко…
Проканючив последнюю жалобу — уже более для порядка, нежели надеясь на что-либо, — Митама закрыл глаза, зевнул еще раз — и тоже задремал.
Где-то совсем неподалеку, над самой рекой, кричала цапля. С Герируда прилетел ветерок, колоски на тонких длинных стеблях закачались. Зудение цикад налетало, как и ветер, волнами. Еще ветер доносил отдельные возгласы и обрывки человеческой речи — но ни тигру, ни спящему нерегилю до них не было никакого дела.
Впрочем, тем, кто собрался на берегу Герируда, также не было никакого дела до спящих в высокой траве демона с самийа. Феллахи Шахына, крошечного вилаята в холмах над рекой, голосили и размахивали руками. И теснили конных айяров и четырех добротно одетых мужчин верхом на мулах:
— Нет такого закона, чтобы отбирать нашу воду! Перегородите Кешеф-руд — чем мы будем жить?! Нет такого закона!
— У меня разрешение наместника! Бумага у меня! Купчая! Я откупил этот вилаят, вместе с участком под мельницу!.. — не оставался в долгу и тоже орал крепкий дядька со смуглым лицом ашшарита.
Он размахивал над головой здоровенным листом бумаги. Документ колыхал хвостами шнуров под печатями — алого, халифского, и зеленого, хорасанского цветов. Из-под куфии рекой тек пот, человек скалился и злился, не успевая утираться свободной рукой:
— Вы, невежественные скоты, будете оспаривать волю светлейшего эмира аль-Хасана ибн Амира?! Вот его печать! Вот! Вот!..
— Иди к дивам со своей печатью! — вылетела из толпы молодая растрепанная женщина. — Ты поставишь мельницу, вся вода в запруду уйдет, а мы что будем делать? Детей есть? А?!..
— Молчи, ты, женщина! — заорал в ответ спутник обладателя печатей — в таком же сером халате и черно-белой куфии. — Где твой отец? Где твой муж? Как он позволяет тебе ходить в таком виде? И почему ты разговариваешь с чужими мужчинами, о бесстыжая! Почему у тебя не закрыто лицо, о падшая женщина?!
Толпа феллахов отозвалась возмущенными воплями, а женщина затопала ногами:
— Я сама себе госпожа, надо будет заиметь мужа, так позову сваху с машшате[7]! Не смей мне указывать, ты, ашшаритский выскочка, убирайся к себе за горы!
Вопли нарастали, и к обиженной стали проталкиваться другие женщины деревни — в таких же пышных юбочках поверх узких брюк и белых рубашках в зеленый и красный горох.
— Эй! Эй!.. Сына моего ты сиськой покормишь?! Где твой эмир? Он в Балхе сидит, а нам тут с голоду подыхать?!.. — женщины размахивали руками и напирали на мула, который мотал головой и звенел трензелями.
Распахнутые жилетки и вороты рубашек не скрывали шеи, над кожаными чувяками сверкали смуглые щиколотки. Разглядев все это, ашшарит заорал, потрясая плетью и тыча в ближайшую женщину:
— Харам! Харам! Волосы показываешь, ноги показываешь, шею показываешь! Тебя надо плеткой драть, камнями в тебя кидать надо, о развратница!
Над его головой свистнул камень. Айяры дали шенкелей и придвинулись ближе — положив руки на рукояти сабель:
— А ну кого железом погладить?! — рявкнул старший, подкручивая длинный ус.
— Парсы… — усмехнулся молчавший до того сухопарый ашшарит на сером крупном муле. — За женщинами своими прячутся, трусы жалкие…
И, поддав стременами, выехал вперед:
— Эй, ты, ханта! — окликнул и поманил он ту, что начала кричать первой.
На пальце сверкнуло большое кольцо с бирюзой.
— Где твой отец? Сколько он хочет за тебя выкупа? Я тебя возьму в харим, мне нравятся горячие! — ашшарит одобрительно скалился, взглядом поглаживая щиколотки и поднимающие рубашку выпуклые груди. — Эй, куда ты, я дам за тебя вот это кольцо, эй!
Запахивая обеими руками жилет и вжимая голову в плечи, женщина попятилась. Айяры зареготали и надвинулись на жалкую толпу. Похлопывая нагайками по стременам, они шарили похотливыми глазами и тыкали пальцами:
— А у этой ножки ничего! Эй, ты, подь сюда, я тебе подарю кой-чего! Ха-ха-ха! Эй, куда ты, я дам твоему отцу откупное! Ты, язычница! Ашшарит честь оказывает, имея с тобой дело! Клянусь Всевышним, вот эта стройненькая — моя! Эй, эй, не уходи, я тебя все равно найду, эй!
Женщины пятились и жались, кто-то успел юркнуть за спину жалко дрожавших мужчин. Те прятали глаза — айяры поддавали коням шенкелей, разворачивая здоровенных жеребцов боком и пихаясь стременами. Феллахи отступали. Никому не хотелось получить нагайкой — или того хуже, саблей. К тому же айяры говорили чистую правду: они могли забрать женщин, бросив на порог дома пару монет «откупного», и никто бы не вступился — в деревне жили огнепоклонники. Кади в городе всегда рассудит в пользу правоверного — это феллахи Шахына знали не понаслышке.
— Эй, короткоштанные, чего сникли? — расхохотался старший над наемниками.
