Главный теперь Эргис. Это он запутывает следы, находит какую-то пищу и отгоняет зверей. В полузабытьи я тащусь за ним, и голод уже не терзает меня. Скоро я упаду, силы кончаются… кончились, земля закружилась, плывёт, прижалась к щеке — и больше уже ничего…
А потом я открыл глаза. Сероватое, светлое, просвечивающее плавало надо мной. Я не знал, зачем оно здесь. Я чуть не заплакал, до того это было обидно. Я устал от обиды, закрыл глаза — и стало лучше. Тихо, темно, никак было вокруг, и из этого медленного всплыло и встало на место ощущение моего «я». Я складывал себя из осколков, как когда-то разрезанные картинки; это было очень занятно.
— Ну как? — спросил слишком громкий голос.
— Да так же, славный дос.
— А тот где… поп?
— Службу правит, славный дос. Кликнуть велел, как отходить станут.
Слова протекли мимо меня, в них не было смысла, но голоса мне мешали, я не хотел голосов. Мне была нужна тишина и что-то ещё, я знал, что, но это уже очень нужно; я огромным усилием выдернул из памяти слово, которое почему-то должно помочь.
— Эргис.
— Бредит, что ли?
— Вроде не походит, славный дос.
— Эргис! — повторил я капризно.
— Кто такой?
— Оруженосец ихний.
— Живой?
— Живёхонек, славный дос.
— Чего стал, дубина! Живо зови!
Я понял, что все хорошо, и открыл глаза. Знакомое лицо наклонилось ко мне, смуглое, с маленькой курчавой бородкой, с диковатыми чёрными глазами. И опять надо было достать из памяти слово, я даже застонал, так это трудно, но чёрное покрывало разорвалось, и слово выскользнуло наверх.
— Дос Угалар, — шепнул я еле слышно, и он ответил залпом радостных ругательств. Облегчил душу и спросил:
— Как вы себя чувствуете, биил Бэрсар?
— Пить.
Угалар заботливо, но неуклюже приподнял мне голову и сунул в губы чашу. Я отхлебнул и задохнулся. Крепчайший лот, он все мне опалил и затуманил голову. Потом туман рассеялся, и я все сразу вспомнил.
— Где кеватцы?
— Ха! Нашли о чём тревожиться! Гоним сволочей! Пока до Тиса дошли — уже лошадей сожрали. А дальше того хуже — знаете, небось, сами постарались. В спину приходится толкать, а то до границы, глядишь, не доползут!
— А дос Крир?
— Тс-с, — сказал он, и приложил палец к губам.
Я улыбнулся.
— Калар Эсфа…
— Толкает. А я в заслоне сижу. — Он снисходительно улыбнулся тому, что даже с ним, с единственным другом, Крир не хочет делиться славой.
— Живы?
— Кто?
— Мои люди… все?
— Будь я проклят! Это вы о ком? Ко мне шесть дохляков приползли, третью неделю отжираются!
— Значит, я…
— Да, биил Бэрсар. Мы уже вас вовсе похоронили. Попа в караул поставили, чтобы вас без обряда на небеса не отпустить.
— А Эргис?
— Да вон он, лёгок на помине. Эй ты, живо сюда!
— Благородный гинур звал меня?
Я нахмурился, соображая, вспомнил и это, и кивнул. Эргис стоял в ногах постели, чтобы я мог видеть его, не шевеля головой. Радостно было его худое лицо, и глаза как-то странно блестели.
— Тут… будь, — шепнул я, чувствуя, что опять ухожу. Ещё мгновение поборолся — и соскользнул в никуда.
…А потом была ночь, и жёлтый огонёк осторожно лизал темноту. Эргис спал за столом, положив голову на руки; вторая, завязанная грязной тряпкой, лежала у него на коленях. Жалко было будить, но я не знал, сколько теперь продержусь.
Эргис вскочил, будто не спал, улыбнулся.
— Есть будешь?
— Давай.
Приподнял повыше, сел рядом и стал кормить с ложки молоком с размоченным хлебом. Накормил, обтёр лицо, как ребёнку, уложил опять.
— Спи.
— Некогда. Рассказывай.
Поглядел неодобрительно, покачал головой.
— Чего тебе неймётся? Слышал же: уходят.
— Почему?
— Известно почему! Раздор пошёл. Второй-то промеж них воевода — сагар Абилор — своей волей попёр на Исог. Тридцать тыщ с ним было. Дошёл до завалов под Исогом, а Крир тут как тут. Кеватцы в завал упёрлись, в кольцо зажал, да с заду и ударил. Абилор-то сразу смекнул, кинул войско и смылся с одной охраной, а прочих всех… Ну, сам знаешь, Крир пленных не берет.
— В Кевате?
— Порядок. Тирг с Гилором воротились, а Салара ещё нет. Добрую, говорят, кашу заварили, год Тибайену не расхлебать.
— В Квайре?
— А я почём знаю? Тихо.
Я закрыл глаза, отдохнул немного.
— Эргис… пора в Квайр.
— Да ты в уме? Две недели без памяти валялся… ты ж на первой лаге помрёшь!
— Не умру. Мне надо в Квайр. Дня три… и в путь.
Прикажешь к постели скакуна подать?
— Могу и носилках.
Угалар бранился, Эргис спорил, но дней через пять наш маленький караван отправился в путь. Я тихо качался в полумраке крытых носилок, засыпал, просыпался, пытался о чём-то думать — засыпал опять. Жизнь возвращалась ко мне не спеша, крошечными шажками, и побывав за краем, я радовался всему.
Радостно было сонное колыханье носилок, нечаянное тепло заглянувшего в щёлку луча, негромкое звяканье сбруи и запах — запах хвои, запах кожи, запах конского пота. На привалах Эргис легко вынимал меня из носилок укладывал где-то под деревом и знакомый забытый мир цветов и запахов, тресков, шелестов, птичьего пенья тепло и заботливо принимал меня. Эргис все ещё кормил меня, как младенца: даже ложка была тяжела для моих бесплотных рук.
И всё-таки жизнь входила в меня — по капельке, но входила: я дольше бодрствовал, чётче делались мысли, и как-то, раздвинув бездумную радость существования, конкретные люди вошли в мою жизнь. Я стал отличать друг от друга солдат охраны и с радостью увидел среди них недавних соратников по войне в Приграничье.
— Это хорошо, — сказал я Эргису.
— Что?
— Что ты ребят взял… наших.
— Так сами напросились!
— Не сердятся?
— Чего это?
— Ну, столько досталось… из-за меня.
— Чудно, Тилар, — сказал Эргис, отвернувшись, — до чего ты силы своей не разумеешь! Я и сам — тебе спасибо! — нынче только понял, что люди могут, ежели с ними по-людски.
— Скажи и мне… может, пойму.
— Куда тебе! Тебе-то все люди одинаковые! А ты про солдат подумай: кто они? Смерды, чёрная кость. Сменяли голод на палку и думают: в барыше, мол, остались. Им что, объяснили когда, за что умирать? Саблю наголо — и пошёл, а что не так — под палку иль на сук. А ты их прям взял и огорошил…
— Когда?
— А как собрал перед уходом. Так, мол, и так, ребята, смерть почти верная. Кто боится — оставайтесь, ничего вам не будет. А дело у нас такое…
— Чтобы требовать с людей… они должны знать… главное.
— А я про что? Я-то примечал, как они сперва глядели. Все ждали, когда ж ты господином себя покажешь, хоть в зубы-то дашь. Иной бы, может, и рад — больно чудно, когда тебя за человека считают.
— Глупости, Эргис!
