После этого, не дожидаясь ответа противника, Ренки развернулся и удалился к себе. Он шел спокойным шагом, с безмятежным лицом человека, которого ничто не заботит. И лишь закрывшись у себя в комнате, бешено скрипнул зубами, грязно выругался, и даже шарахнул от всей души кулаком по стене. — Сколько не совершай подвигов, как высоко не поднимайся, а каторжное прошлое будет вечно напоминать о себе! Каждый лощеный бездельник и хам, вправе бросить ему в лицо это каторжное прошлое, и уйти безнаказанным, ибо это чистая правда.
Сколько лет прошло… Но стоило этому мерзавцу напомнить, и сразу вспомнился вонючий сумрак каторжанского трюма, удары бича надсмотрщиков на спине, и презрение в глазах каждого одетого в мундир солдата, смотрящего на лохмотья каторжанина.
Да и потом — когда он уже стал солдатом — многое ли изменилось? Разве что бичи, поменялись на капральские палки. Зато еще обиднее было видеть взгляды благородных офицеров, смотрящих на тебя как на комок грязи.
Нет, иные, вроде Бида, или оу Дезгоота, были вполне ничего… Они понимали, что в бою их жизнь, а в мирное время — карьера — зависет от солдат, и относились к ним достойно. Но вот такие вот… Богатые сынки, с купленными родителями патентами. …Они и иных офицеров из бедноты, воспринимали как низших существ, а солдат для них вообще не был человеком. И ему — оу древнего благородного рода… Рода — давшего королевству генералов, царедворцев и просто достойных воинов, приходилось тянуться перед такими вот… сынками, бегать у них на посылках, а то и убирать мусор и грязь, по их приказу.
Тогда он терпел. Опускал глаза, мысленно повторяя про себя науку Готора. Копил ярость и ненависть, чтобы потом потратить нее на «нечто полезное». И вот сейчас, весь этот нарыв ненависти, казалось бы уже давно исчезнувший, вдруг прорвался, и Гаанту Краасту, не повезло оказаться на пути хлынувшего потока ярости и злости.
Неизвестно, что чувствовал в это время его противник, но Ренки потребовалось немало усилий чтобы заснуть. …Нет, это был не страх, или волнение перед дуэлью. — Скорее он боялся потерять это чувство холодной ярости, что одолевало его. Боялся проснуться, и не почувствовать этого свирепого желания убить, растерзать противника, удовлетворившись раной в плечо, или порезанной щекой, чем в восьмидесяти случаях из ста, и оканчиваются «поединки чести».
Пол ночи он терзался, «расчесывая» свою душевную рану, пока наконец не возобладал здравый смысл, и он, прибегнув к некоторым старым солдатским примам, не заставил себя заснуть.
Ну да к счастью — и проспал намного дольше обычного, «украв» время у дня. Время, которое, перед дуэлью, наверняка тянулось бы невыносимо долго.
Легкий завтрак, чтобы не загружать желудок. Потом Ренки написал несколько писем оу Готору, оу Риишлее, даме Тиире, и почему-то Одивии Ваксай, и оставил их на столе, на случай, если дуэль окончится не в его пользу.
Осмотрел шпагу… Как всегда — она была безупречна.
Переоделся в чистое белье, на случай ранения… Проверил обувь и одежду. — Обидно будет проиграть из-за столь не вовремя оторвавшейся подметки, или неудобного рукава…
Придти на место встречи раньше — означало выказать свое волнение. Хуже этого — только опоздать…
И вот, наконец, в трактире раздался характерный звук удара половника о кастрюлю, традиционно извещающего, что обед готов, и Ренки покинул трактир.
Оказалось, что не он один, пренебрег сегодня обедом. — Помимо компании оу Крааста, на довольно тесной полянке, толпилось еще немало народа. — Что ни говори, а подобное событие было зрелищем, которым нельзя пренебрегать, а времени, чтобы слух облетел окрестности, было предостаточно, так что свидетелей набралось прилично.
Один из них, в мундире полковника-артиллериста, взял на себя роль Главного, отведя место для поединка, и озвучив стандартные условия. Затем — предложил прямиться, выслушал отказы. И дал сигнал начинать.
Как и следовало ожидать — Гаант Крааст, не был полным профаном и невежей, в искусстве фехтования. Наследник древнего рода, да еще и из прямой линии Краастов, внешне вполне здоровый, и без лишней зауми в глазах — можно было даже не сомневаться, что львиную долю его обучения, составляло не корпение над манускриптами или бухгалтерскими книгами, а шпага, пистолет, протазан и любой другой, известный миру вид оружия.
Роста он был примерно как и Ренки, так что тот не мог воспользоваться своим обычным преимуществом в длине рук, а сложением — пожалуй даже как-то более кряжист и широк, что впрочем никак не сказывалось ни на его скорости, ни на гибкости.
Великолепная школа, немалый опыт… Правда опыт — скорее учебных поединков, чем реальных боев. Но чувствовалось, что поединки эти были с людьми весьма искусными, и дали Гаанту немало.
Опыт Ренки был несколько иного рода. И куда более разнообразнее. И холодная ярость, бушующая в душе у благородного оу Дарээка, не ослепляла его, но позволяла использовать этот опыт с толком. Как только он чувствовал, что противник приноравливается и начинает действовать смелее — он менял стиль, не без злорадного удовольствия, в очередной раз видя растерянность на лице своего противника.
Что еще он там видел? — Возможно — некоторую рыхлость… Сегодня, приводя себя в порядок перед дуэлью — в висящем на стене зеркале, Ренки увидел молодого мужчину, со смуглым, обжаренным зарданским солнцем и обвяленным на морских ветрах лицом. Многие годы проведенные отнюдь не в праздности, многочисленные походы с грузом на плечах, упражнения с оружием, и лазанье по мачтам, сильно укрепили его тело, сделав его жилистым и выносливым. — Ни грамма лишнего жира, или даже рыхлого мяска…
Его противник, похвастаться этим не мог. — Да, он был хорош. Он был быстр, гибок, и ловок. Его движения были точны и выверены до толщины волоска. Но спустя десять минут боя, он уже начал тяжело дышать, а по лбу потек ручеек пота… — Вчерашняя выпивка, тоже работала против него.
Потом, Ренки провалил его атаку, приемом который сам придумал для Одивии Ваксай. Его шпага словно бы сама направилась к подставленному под удар плечу, но в последний момент, Ренки отдернул ее. И это не осталось незамеченным публикой.
Подобная рана, вполне могла бы стать достойным окончанием дуэли, и то, что он не воспользовался моментом, говорило о желании убить, или серьезно покалечить противника.
И Гаант это понял, и впервые испугался по настоящему. Конечно, он не бросил шпагу, и не попросил пощады. Но движения его стали куда менее уверенными, и он начал сильнее вкладываться в удары, будто это была не шпага, а дубина или кавалерийский палаш. Уловив ритм размашистых движений, Ренки, ложной атакой заставил противника открыться, и вонзил острие своей шпаги, точно ему в сердце. — оу Гаант Краас, умер раньше, чем его тело успело упасть на землю.
