нанести знаки на металл вокруг краг перчаток, руны, выполненные из свинца для стабильности и меди для гибкости. Затем она покроет перчатки изнутри и снаружи жидкостью, также заговорённой на гибкость и стабильность, а также на силу. Только после того, как это будет сделано, перчатки можно будет нагревать без опаски.
Мечтая о огнеупорном костюме, и гадая, как, во имя Торговца, она сумеет создать такое количество живого металла, Даджа поставила перчатки стоймя. Они были похожи на золотые руки, пытающиеся ухватить за следующую перекладину невидимой лестницы. Она подошла к своему сураку, и взяла свои материалы. На пути обратно к рабочему столу она замерла. Перчатки оплывали, возвращаясь к своей изначальной консистенции вязкого сиропа.
— Павао! ‑ закричала Даджа. ‑ Павао, павао, павао! ‑ Со всеми её усилиями и магией, которую она использовала для придания им формы, они должны были сохранять форму по крайней мере ещё день! Их оплывание, когда они всё ещё были ледяными, означало, что перчатки только лишь из живого металла не получатся. Ей следовало натянуть их на каркас из твёрдого металла. Это означало петли на каждом сочленении и сложные шарниры на запястьях, чтобы позволить движение из стороны в сторону, а также вверх и вниз. С каркасом из твёрдого металла её законченное творение будет гораздо тяжелее, чем она планировала. Если перчатки не могли существовать сами по себе, то полный костюм из живого металла будет кошмаром. Тяжеленным кошмаром.
Она отложила свои металлы с маслами, и пнула стул от досады. Её обутые в сапог пальцы пронзила раскалённая вспышка боли. Она запрыгала на одной ноге, тихо ругаясь на языке Торговцев, имперском, хатарском и языке Паюнна, пока не осознала, что ведёт себя глупо. Она тяжело опустилась на стул, баюкая свою пострадавшую ногу.
Она сама была виновата. Она слишком возгордилась. В работе с живым металлом ей всегда сопутствовал успех, поэтому она подумала, что может просто махнуть рукой, и делать всё, что хочет, почти не прилагая усилий и почти без планирования. Делала ли она когда-нибудь что-то полностью из жидкого металла? Нет, не делала. Все остальные её изделия включали твёрдые металлы, вроде железа, латуни и бронзы. Её искусственные кисти, руки и ноги были из жидкого металла, закреплённого на железном скелете.
— С тем же успехом можно было ожидать, что ртуть начнёт ходить сама по себе, ‑ пробормотала она.
Люди раз за разом напоминали Трис о гордости, но Фростпайн никогда не предупреждал об этом Даджу. Почему нет?
Вместо того, чтобы провести весь день в триумфе, заканчивая своё достижение, она начала утомительный труд по замене каждого бугорка, соответствовавшего суставу, маленькими промасленными петлями, используя свою крепко контролируемую силу для того, чтобы убирать бугорки и припаивать вместо них петли. Прервалась она лишь в полдень, чтобы пообедать и немного поупражняться с коньками, а вечером она помедитировала с Ниа, когда девочка вернулась домой. Во время медитации она напускала на себя свой обычный, уравновешенный вид: если бы Ниа хотя бы мельком почуяла отвращение, которое испытывала к себе Даджа, она бы подумала, что это из-за неё, а не из-за собственной глупости Даджи. Даджа подумала было рассказать девочке о своей оплошности, но решила промолчать. Она была достаточно тщеславной, и решила, что не желает, чтобы её первая ученица думала, будто Даджа была достаточно человечной, чтобы в чём-то опростоволоситься.
За ужином она чувствовала себя скукоженной и сварливой, равнодушно тыкая вилкой хорошую стряпню Анюссы. Ниа тоже молчала, прислушиваясь к разговору своих родителей. Джори всё ещё была у Поткракер. Фростпайн присоединился к ним, хотя в разговоре участвовал мало. Он выглядел вымотанным. Даджа глядела на него с всё возраставшим чувством, будто он её предал.
— Почему ты не предупредил меня о самонадеянности? ‑ наконец потребовала она, заставив Коула и Матази прекратить свой разговор об изменении цен на золото. ‑ Ты никогда не читал мне нотации о гордости, которые Нико и Ларк постоянно читали Трис. ‑ Она осознала, что забыла о своём решении не давать Ниа осознать её, Даджи, человечность, но негодование оказалось сильнее. ‑ Почему нет? Ты позволил мне всё испортить, знаешь ли. Я упорно работала — впустую, и я ощущаю себя червяком, и виноват в этом ты.
— Не только я умею растягивать предложения, ‑ пробормотала Ниа.
Даджа бросила на свою ученицу взгляд, говоривший «я тебя позже достану», и повернулась обратно к Фростпайну:
— Ну? ‑ снова спросила она.
Фростпайн прислонил голову к руке.
— Я подумал, что ты это узнаешь самостоятельно, ‑ уведомил он Даджу. ‑ Когда учишься таким образом, наука усваивается крепче. ‑ Он зевнул: ‑ Когда я закончу свою нынешнюю задачу, ты обязательно должна рассказать мне, что случилось. Ты работала так гладко, что я уже было начал думать, что мне всё же придётся упомянуть тебе о гордости. Просто чтобы убедиться, что я правильно тебя обучил, понимаешь.
Матази постучала по тарелке Фростпайна своей вилкой, заставив изысканный фарфор зазвенеть:
— Ты. Спать. Немедленно, ‑ приказала она. ‑ Ты устал, и у тебя мозги набекрень.
— Да. ‑ Фростпайн ушёл, вяло махнув через плечо на прощание. Он пошёл не к парадной лестнице и в гостевые покои, а в заднюю часть кухни.
— Он — чрезвычайно раздражающий человек, ‑ объявила всё ещё раздосадованная Даджа. ‑ Почему он всегда оказывается прав?
— Он и раньше такой был, ‑ заверил её Коул.
— Когда он сказал мне, что я буду счастливее с Коулом, а не с ним, то я попыталась заехать ему по носу, ‑ добавила Матази, заставив Ниа ахнуть от удивления.
— Что хуже, он был прав, ‑ улыбнулся Коул, глядя жене в глаза.
Матази отправила ему воздушный поцелуй.
— Гораздо хуже, ‑ согласилась она.
Ниа посмотрела на Даджу, и закатила глаза.
— Если он слишком уж зазнается, то скажи ему, что по-настоящему идеального человека не укачивает, ‑ сказал Коул, не отрывая глаз от своей жены.
— Точно, он же не выносит лодок, ‑ признала Даджа, почувствовав себя лучше. ‑ Я и забыла. ‑ Вернув себе аппетит, она начала есть.
Когда был жив отец Бэна, семья Ладрадун молилась в первый Водный День луны в храме Врохэйна-Судьи — бога, который отрубил себе левую руку, чтобы никогда не разбавлять правосудие, которое он раздавал правой. На второй Водный День они посещали храм Кьюнок, матери земли и её семени; на третий они выражали почтение Бэйону — холодному, белому богу убийственного льда. На четвёртую луну они молились Эйлиг, богине весны и свободы. После смерти отца Бэн и его семья продолжали молиться всем четырём богам каждый месяц. Лишь Моррачэйн стала всё реже и реже ходить в другие храмы. Когда Бэн вернулся из школы Годсфорджа, он брал свою мать на молитву
