Молчун часто дневал вблизи напряжённых автотрасс, бывало, что даже в кромке, за полосой отчуждения: мерный гул проходящего транспорта был страннику вместо колыбельной и одновременно средством контроля пространства. Стоило машине остановиться поблизости или появиться любому иному звуку, не вписанному в музыку дороги, он мгновенно просыпался, оценивающе всматривался и вслушивался в происходящее. Иногда вскакивал, потягивался, встряхивался и вновь укладывался спать. На сей раз сон не был умиротворённым, утренний мороз превратил трассу в каток, автомобили ползли медленно, особенно грузовики, и до обеда, пока асфальт не посыпали песком и солью, волк вскидывал голову каждые полчаса. Потом лёд растаял, колёса зашуршали по сырому, скорость возросла, и соответственно изменился ритм сна.
В сумерках Молчун встал, поковырялся в остатках пищи, выгрыз только жир и несколько кусков мякоти, недоеденное оставил ворону, уже сидящему над головой. Отдохнувшие мышцы и чувство сытости требовали движения, и он потрусил полем вдоль дороги, ориентируясь по свету фар. Подмёрзший неглубокий снег, подровнявший землю, лишь добавлял скорости, на открытых местах он переходил на мах и к полуночи одолел вёрст сорок. Движение на трассе ослабло, и тогда волк выбрался на гладкую обочину, изредка увиливая от проскакивающих машин. Время от времени он останавливался и высматривал незримый след вожака. Подобных следов над дорогой витало десятки тысяч, иные яркие ещё, иные малозаметные, тающие, однако они не сбивали с толку и служили только искристым фоном, ибо след вожака был всегда довлеющим над другими, как Полярная звезда довлеет над всеми иными на ночном небосклоне. Он сверял свой маршрут по ней, как по компасу, и бежал дальше.
В город он пришёл на рассвете и безбоязненно потрусил улицей, по тротуару, где уже был народ. По утрам люди вообще не реагировали на него, даже как на бродячую собаку, поскольку хоть и проснулись, однако продолжали дремать на бегу и находились в относительной реальности из–за спящих чувств, которые пробуждались к обеду вместе с голодом. Поэтому он без приключений добрался до железнодорожного вокзала —именно сюда привёл след. Вожак не задержался нигде даже на четверть часа, и его целеустремлённость означала лишь одно: изготовился в дальнюю дорогу. Точно также он уходил в Вещерские леса, без сожаления и оглядки. Зеленоватый световой росчерк на перроне обрёл совершенно строгое направление и далее уже неподвижно висел над путями, превращаясь на горизонте в яркую лазерную точку.
Первый раз на волка обратили внимание, когда он спрыгнул на рельсы и потрусил по шпалам свободного от состава пути. Человек в оранжевом жилете отскочил в сторону, опешил на мгновение, а потом закричал по рации:
—На путях волк! Крупный волчара!.. Давай МЧС сюда!
Скорее всего, ему не поверили, потому как человек стал спорить, а Молчун тем временем взял в галоп и был уже на краю рельсового поля. Он не раз путешествовал по железным дорогам, самым надёжным волчьим ходам, где можно даже не отбегать в кромку леса, чтоб пропустить транспорт, достаточно было спрыгнуть с насыпи и трусить вдоль неё, пока мимо гремит состав. За городом, на переезде, его признали во второй раз: скучающая дежурная с метлой зевала у будки, верно, готовилась промести рельсы, когда сработает автоматика и закроют шлагбаум. Прервала зевоту, прикрыла ладошкой рот:
—Ой, кажется, волк настоящий!
И ничуть не испугалась, скорее, наоборот, стряхнула скуку. Молчун сбавил ход и сел: через переезд сплошным потоком катили машины.
—Ты с дороги–то уходи, — осторожно посоветовала женщина. — Задавят ненароком!
Он бы перескочил, но переезд был недавно отремонтирован, почти не гремел под колёсами, и автомобили не снижали скорости, на мгновение взламывая пунктирный след вожака.
—Нет, собака, — разочарованно определила женщина и замахнулась метлой. — Давай, давай отсюда! Раскатают, отскребай тебя потом!
Молчун терпеливо выждал, когда загорится красный свет, и потрусил через дорогу со скоростью гуляющей собаки.
— Волк! — однако же восхищённо признала женщина. — Ты погляди!..
И стала торопливо прометать рельсы. На железной дороге многие люди к волкам относились уважительно.
За городом след круто отклонился на юг сообразно с линией и потянул в даль, обрамлённую с обеих сторон почти сплошными рядами дачных посёлков. Молчун давно уже привык ходить путями вожака, однако в южном направлении он ехал впервые, и потому дорога была незнакомой. Когда закончились дачи и по–зимнему пустынные перроны электричек, волк впервые за этот день остановился, чтобы напиться воды из незамёрзшего ручья. И тут увидел нагоняющий грузовой состав, в основном с круглым лесом, притормозивший на повороте. Он никогда не ездил на транспорте, опасаясь замкнутого пространства, хотя случаев прокатиться на грузовике и даже в рейсовом автобусе было предостаточно. Но тут лес везли на открытых платформах, и он поддался соблазну, выскочил из–под мостика, настиг последний вагон и запрыгнул на узкую буферную площадку.
Место было вполне комфортное; если лежать вытянувшись, то и болтанка не страшна; однако лес перекрывал поле зрения, и след над дорогой исчез. Вожак мог выйти на любой станции, поехать в другом направлении, и было легко пропустить миг, когда зелёный маячок мелькнёт где–нибудь сбоку. Тем паче желудок ещё не перетёр пищу, смаривало в сон, а по–кошачьи заскочить на высокий штабель леса, да ещё на ходу, Молчун был не в состоянии — когти не выпускались, чтоб зацепиться за верхнюю кромку барьера. Тогда он поднялся на задние лапы, вытянулся во всю длину и стал, как альпинист, карабкаться по отвесной стенке, сложенной из торцов брёвен. Задний вагон мотало по сторонам, лапы срывались с уступов, и он в тот миг завидовал всей кошачьей породе, вспоминая, как загонял на деревья рысей — так, из шалости, ибо терпеть не мог их запаха. Несколько раз задние лапы срывались, и он чудом зависал на подушечках пальцев передних, наугад ища опоры и прижавшись к стене. К тому же слабо увязанная пачка леса при движении шевелилась и скрипела, засовывать лапы между баланов было опасно: вероятно, их загрузили недавно, и брёвна ещё не улеглись, не притёрлись друг к другу. И всё же пришлось добровольно нащупать и сунуть задние лапы в эти капканы, когда до верха оставалось совсем немного, поскольку в середине пачки не было выступов. Он надёжно опёрся, распрямился, достал наконец–то кромку штабеля и понял, что левая лапа застряла–некрепко, не то чтобы зажало, но высвобождаться следовало рывком или с усилием. На ходу, при такой болтанке, сделать это, не свалившись, оказалось невозможно: под передними лапами были свежие, осклизлые от наледи брёвна.
